Устроившись, Альвар приступил к работе, а Исава отослал в город.

Обстановка в одноместном жилом куполе с герметичной прослойкой была спартанская. Киберы смонтировали его так, как были обучены, ни на йоту не отступая от программы.

Пока Альвар устраивался на новом месте, скучать было некогда. Не оставалось времени на тоску и в первые месяцы работы, когда он трудился как одержимый.

Изредка появлялся Исав. Он привозил свежие физические журналы, кое-что из продуктов, новые приборы – и исчезал. Альвар разговаривал с помощником крайне редко и скупо.

К концу первого года настроение Жильцони изменилось. Подспудно им начала овладевать тоска. Она просачивалась, как проникает вода в трюм плохо проконопаченного судна, – тихо и до поры до времени незаметно. Работа не ладилась, и Альвар решил совсем отказаться от услуг Исава, боясь, что общение с полуроботом нарушает условия Мензи.

Вдруг во время работы с уравнением Альвару показалось, что он разучился говорить. Тогда он начал разговаривать сам с собой.

Целые дни, исписывая горы голубоватых листов, рассматривая снимки, полученные в камере Вильсона, или возясь с калькулятором, Альвар бубнил себе под нос, произносил бесконечные тирады, напевал любимые песенки Шеллы. Перебирал в памяти прошлое, – так скупец, открыв сундук, ворошит свое добро.

Когда мысль об уравнении мира вошла в его плоть и кровь? Еще на первом курсе университета Альвар познакомился с незавершенной работой Альберта Эйнштейна, посвященной единой теории поля. Юный студент был покорен. Неужели человеческий ум в состоянии возводить такие совершенные сооружения, покоящиеся на призрачном фундаменте, который называется постулатами?

Впрочем, почему сооружения?

Это было одно сооружение. Одно-единственное. И других быть не могло. Эйнштейн сделал дерзкую попытку заковать в единую цепь уравнений всю Вселенную.

Тогда же, на первом курсе, Альвар решил в душе, что завершит дело, начатое Эйнштейном. О замысле своем Альвар никому не сказал: его засмеяли бы.

Единой теорией поля в течение многих лет занимались многие выдающиеся физики. Но ни одна попытка не привела к успеху.

Университетское начальство стало косо поглядывать на Альвара Жильцони после происшествия, случившегося с ним на третьем курсе. Жильцони имел неосторожность испортить отношения с попечителем университета, пойдя в этом смысле по стопам Марка Нуша. Но только в отличие от своего научного руководителя сделал это публично.

Это произошло во время торжественного события. На празднество по случаю столетия университета прибыл сам президент. И когда попечитель расслабленным старческим дискантом провозгласил благодарность почтенным мужам науки, которые отказались, наконец, от бесплодных попыток познать непостигаемое и сосредоточили свои усилия на нуждах нации, – попечитель нудно и скрипуче перечислил эти нужды, – в среднем ряду битком набитого зала поднялся смуглый юноша и громко срывающимся голосом произнес:

– Богословие нужно оставить священникам. Непостигаемого нет – есть только непостигнутое… Физика обязана, наконец, создать единую картину мира.

– Вы знаете, кто пытался решить эту задачу? – перебил его ректор.

– Знаю. Но тогда общий уровень науки был недостаточно высок. Наука накопила слишком мало сведений об элементарных, частицах, – ответил Жильцони.

– Уж не вы ли собираетесь решить эту задачу, молодой человек? – возвысил голос попечитель.

Жильцони пожал плечами и сел на место под общий гул взбудораженного зала.

Короткая пламенная речь Жильцони не встретила сочувствия не только у попечителя. Еще большее недовольство она вызвала у руководителей университета и именно потому, что они хорошо поняли Альвара.

Суть дела состояла в том, что единая теория поля, если бы она когда-нибудь была создана, окончательно вытесняла из Вселенной бога: ему не осталось бы уголка, даже самого малого. Потому заправилы университета смотрели косо и на эту теорию, и на тех, кто пытался ею заниматься.

Попечитель побагровел и, нагнувшись, что-то быстро проговорил на ухо генералу, который сидел рядом. Тот несколько раз почтительно кивнул.

Инцидент кое-как замяли – огласка была нежелательна. Строптивому студенту грозили немалые беды, но в конце концов его оставили в покое. Больше всего Альвару помог Марк Нуш – нобелевский лауреат, звезда университета. Мог ли Нуш предполагать, что в самом скором времени сам очутится в положении Альвара Жильцони?..

Так или иначе Жильцони разрешили окончить физический факультет.

Доктор Нуш симпатизировал Альвару. Долгие часы они проводили вместе, в нескончаемых дискуссиях пытаясь нащупать истину. Их часто видели в лабораторном крыле, где они ставили опыты.

Нужно сказать, что на экзаменах Альвар Жильцони особенно не блистал. Позже, в Вороньем гнезде, он понял, почему так происходило. Влияние среды, других людей. «Эффект присутствия», – как выразился старый Мензи.

Теперь с этим влиянием покончено. И ничто не помешает Альвару выполнить подвиг, который он добровольно взвалил на собственные плечи.

Задача оказалась трудней, чем представлялось поначалу. Десять лет он убил на нее. Но теперь, похоже, она близка к завершению. Правда, чем ближе к вершине, тем приходилось труднее: в последнее время работа асе чаще стопорилась, Альвар придумал одну штуку. Что если для инфора смастерить на выходном блоке обычную звуковую мембрану? Тогда можно будет разговаривать не только с самим собой, но и с инфором, который знает очень много…

Конечно, не следует надеяться, что это будет умный собеседник. Всякая машина глупа – это Альвар усвоил давно. Ушли в прошлое времена, когда люди надеялись, что им удастся сконструировать умную машину.

Но лучше глупый собеседник, чем никакого.

Утешенный этим соображением, Альвар рьяно принялся за дело. Он предварительно наговорил на магнитную пленку несколько фраз, анализатор разложил его тембр на гармонические составляющие и обертоны, после чего слепил точную механическую копию голоса человека.

Если раньше, задавая вопросы, Жильцони получал ответы в виде отрезка перфоленты, то теперь инфор отвечает голосом Альвара, разве что чуточку более бесстрастным.

– Не с кем проконсультироваться. Я здесь словно Робинзон, – сказал однажды Альвар, с досадой скомкав исчерканный лист бумаги.

Инфор промолчал – имя Робинзон ему ничего не говорило: машина в свое время усвоила весьма ограниченный запас тех странных книг, которые люди называют беллетристикой. Конструкторы инфора считали, что подобная информация в больших дозах вредна для машины, и уж бесполезна – во всяком случае.

– Ты будешь моим Пятницей, хорошо? – последнее относилось непосредственно к инфору, и снова машина промолчала, так как предложение превратиться в день недели было явно абсурдным.

…Увы, машина не могла объяснить Жильцони, что если уж говорить о днях недели, то Альвару необходима была среда. Та среда, без которой человек не может дышать, а птица – подняться в небо…

Если не считать некоторой тесноты жилого купола, смонтированного киберами-манипуляторами, Альвар устроился неплохо. Он получил все, что хотел. Микрореактор работал исправно, на остальные приборы тоже жаловаться не приходилось.

Иное дело – быт.

После того, как Альвар запретил Исаву прилетать в Воронье гнездо, ему пришлось перейти на хлореллу – пищу космонавтов. Синтезатор ему привез Исав во время своего последнего рейса в Воронье гнездо.

– Мне показалось, что тебе нужна эта штука, хозяин, – сказал Исав, выгружая из орнитоптера громоздкий куб синтезатора пищи.

Альвар кивнул.

Он давно уже махнул рукой на то, что Исав упорно называет его хозяином.

Отрываясь от работы на время завтрака, обеда или ужина, Альвар с отвращением смотрел на маленькие аккуратные кирпичики, которые синтезатор исправно выплевывал на поднос.

Экспериментаторы открывали новую элементарную частицу, и Альвар старался втиснуть ее в уравнения. К помощи приборов, для того чтобы проверить какую-нибудь каверзную формулу, он прибегал редко.