Принесли три свечи, ярко осветившие темницу. Да, это поражение. С чувством острого презрения к себе Хорнблауэр вспомнил, как кичился недавно, одержав пустячную победу в словесной баталии с адъютантом. Каким он был идиотом! Граф приговорен к смерти. Мари… О, Мари…Мари! Он почувствовал, как на глазах у него выступают слезы, и торопливо повернулся так, чтобы никто не заметил их. Мари любила его, и погибла благодаря его глупости. Его глупости и необоримому гению Бонапарта. О Боже, если бы у него был шанс прожить три этих последних месяца заново. Мари, Мари. Ему хотелось спрятать лицо в ладонях, но он вовремя спохватился, что три пары глаз неотрывно наблюдают за ним. Нельзя позволить, чтобы говорили, что он умер как трус. Ради Ричарда, ради Барбары, нельзя этого допустить. Барбара будет любить Ричарда и заботиться о нем, в этот нет никакого сомнения. Но что она подумает о своем покойном супруге? Она узнает, она догадается, почему он поехал во Францию, она догадается о его неверности. Это больно ранит ее. Ее на за что будет упрекнуть, если она постарается вытравить из своей памяти воспоминания о нем. Она снова выйдет замуж. Без сомнения, так и будет: еще молодая, красивая, богатая, с хорошими связями. Господи, боль стала еще сильнее, когда он представил ее в объятиях другого мужчины, смеющуюся от радости. Но он же был в объятиях Мари. О! Мари…

Его кулаки сжались с такой силой, что ногти впились в ладони. Хорнблауэр оглянулся, и удостоверился, что за ним по-прежнему наблюдают. Он не должен выказывать слабости. Если бы не та буря, заставившая Луару выйти из берегов, он был бы сейчас свободен, Мари была бы жива, а восстание продолжалось. Для того, чтобы одолеть Хорнблауэра, потребовалось прямое вмешательство судьбы и гений Бонапарта. Что до тех сражений в Бельгии — не исключено, что бюллетень лжет, говоря о победах Наполеона. Возможно, они не такие решительные. Может быть отсутствие дивизии Клозана, увязшей в Нивернэ, не позволило стать им решительными. Может… Как же он глуп, пытаясь тешить себя напрасными иллюзиями. Скоро ему предстоит умереть, и он сможет разгадать загадку, о которой лишь изредка дозволял себе размышлять. Завтра, точнее, через несколько часов, ему предстоит пройти по дороге, по которой столь многие прошли прежде него.

Зажгли новые свечи, так как старые догорели дотла. Неужто ночь проходит так быстро? Скоро, скоро взойдет солнце — в июне светает рано. Он поймал взгляд одного из охранников, хотя тот и старался отвести глаза. Хорнблауэр попытался улыбнуться, но тут же понял, что улыбка вышла натянутой и фальшивой. Какой-то шум за дверью. Не может быть, неужели за ним уже пришли? Так и есть. Лязгнули засовы, открылась дверь, и вошел адъютант. Хорнблауэр попытался встать, но к ужасу своему обнаружил, что ноги отказываются служить ему. Он сделал еще одну попытку, и опять неудачно. Ему остается сидеть и ждать, пока его не поволокут, как труса. Он заставил себя поднять голову и посмотреть на адъютанта, стараясь, чтобы взгляд не казался таким тупым и стеклянным, каким был на самом деле.

— Это не смерть, — сказал адъютант.

Хорнблауэр не сводил с него глаз. Он попытался заговорить, но из раскрытого рта не вырывалось ни слова. Адъютант тоже попробовал улыбнуться — улыбка вышла какая-то заискивающая.

— Новости из Бельгии, — продолжал он. — Император разбит в большом сражении. У местечка, называющегося Ватерлоо.[35] Веллингтон и Блюхер перешли границу и движутся на Париж. Император уже там, и Сенат настаивает на его повторном отречении.

Сердце Хорнблауэра забилось так сильно, что он по-прежнему не мог произнести ни слова.

— Его превосходительство — господин генерал, — продолжал адъютант, — решил, что по этой причине казни сегодня утром не состоятся.

Хорнблауэр обрел, наконец, дар речи:

— Я не буду настаивать на их исполнении.

Адъютант продолжал говорить что-то о реставрации его христианнейшего величества, но Хорнблауэр не слушал его. Он думал о Ричарде. И о Барбаре.