Творимир сидел в большом, но неимоверно душном шатре, с иными воинами, и слышал их гневные речи:

— Разбойники! Кому сопротивляются?!..

— Да самому Царю!..

— А как они посмели присвоить Гроб?!

— Всех — зарубить!..

И долго-долго они буянили и пили дешевое вино из грязных посудин. Творимиру протянули дурно пахнущую чашу:

— Не хочу… — устало пробормотал он.

— Что же — все пьют, а ты?!..

И Творимир не нашел сил дальше отказываться — скоро захмелел, но и дал зарок на следующий день не пить (вспоминалась Сома).

Все ругали и ругали "разбойников из крепости" — у Творимира раскалывалась голова, и, засыпая, он видел этих самых «разбойников» — действительно мерзких…

На следующий день Творимир был разбужен очень рано, с трескучей от боли головой, с сильным раздраженьем.

Обращались с ним грубо — сотник пнул ногой, рявкнул:

— Ишь, разлежался тут! Получи похлебку и — к штурму!..

Творимир, чувствуя все большее раздраженье, проплелся к кухне, получил нечто настолько невкусное, что не смог есть…

А их уже выстраивали в колонны — готовили к атаке…

Утро было свежее, лучистое, красивое, но Творимир этой красоты не замечал — внутри он выругивал Царя, воинов, мужиков укравших Гроб Весны.

Где-то в отдалении прокричал Царь:

— Вперед!..

Тысячники, а за ними и сотники подхватили этот крик — колонны устремились на штурм.

Теперь Творимир был в первых рядах — бежит, сжатый с боков, и подгоняемый сзади. Стены приближаются, на них — уже готовые к отражению атаки, замерли люди. Видны котлы с кипящей смолой, и уже известно, что в нужное мгновенье появятся лучники…

Со всех сторон слышал Творимир дрожащие, напряженные голоса:

— Ух, разбойники!.. Только бы добраться до них — порублю!..

— Ох, стрелами нас засыплют!.. Гибель свою чую!.. Спасите!..

— Гады они ползучие!..

— Иж, укрепились!..

И тут засвистело — стрелы вспарывали плоть. Раненые вопили, кто еще мог бежать — бежали, иные падали, и их затаптывали — сзади напирали, никто не мог остановиться.

— О-ох, сейчас смолой ливанет! — завопило Творимиру на ухо.

И Творимир чувствовал запах пота; чувствовал, как прижимающиеся к нему тела истерично дрожат. И сам Творимир дрожал, и ничего не мог с собою поделать — вот сейчас обрушится смола, выжжет глаза, всю плоть, а он еще живой, обезумевший, будет вопить…

И, вместе с ужасом, почувствовал Творимир самую настоящую, сильную, жгучую, затемняющую злобу. Какие-то грабители угрожают его жизни?! Да кто они такие?! Низкие, подлые твари! Из-за них столько боли!.. Раздавить их!.."

Приставлены вверх лестницы — уже полезли, и тогда смолопады впились в тела — скрутили, изувеченных вжали в землю. Творимир задыхался от смрада, глох от воплей, в едких клубах ничего не видел.

Вот, подгоняемый, начал взбираться по лестнице.

Очередной, глухо вопящий поток, краем задел плечо, вжегся в правую руку, несколькими раскаленными жалами стрельнул в шею и плечо — Творимир присоединил свой голос к общему воплю, и рухнул вниз. Ладонями погрузился в кипящую смолу — истошно вопя, обезумевший, стал куда-то продираться.

На него налетали, его толкали, раз ударили мечом, но удар пришелся плашмя — только оцарапал…

Творимир хотел вырваться, сколько хватит сил бежать, упасть среди полей, или в глухом лесу, но только бы в тиши…

Новый, плотный человеческий поток подхватил его. Вот уже пронесся Творимир через разбитые ворота, и попал в ожесточенную сечу.

На него налетел окровавленный, сильно пьяный воин, восторженно возопил:

— А, дерутся, черти!

Свистнула стрела, навылет пронзила пьяному шею — он еще ухмылялся, а на шее надувались и лопались кровавые пузыри — в этих пузырях уходили слова. Пьяного сбили с ног, Творимира подтолкнули…

Творимир уже видел ожесточенные лица защитников. Скрежеща зубами, поднял он потемневшую правую руку, и захрипел:

— Раненый я!.. Видите — без оружия!.. Раненый!..

Но никому никакого дела не было, раненый он или нет. Случайность решала все. Удары сыпались со всех сторон, и те, кто в первых рядах пробился через ворота — все уже были мертвы.

Творимир отшатнулся к стене — вот окно — он прыгнул — пробил. Навстречу ему метнулся детский ор.

Пожилая женщина, сжимая в руках вилы, бросилась навстречу.

Творимир отбил удар, а в следующее мгновенье, не сознавая, что делает — сам нанес удар. Он ударил левой рукой, а в левой руке был клинок. Заливаясь кровью, безмолвная, рухнула женщина на пол. Еще громче закричали дети — бросились из угла — уже стоят на коленях перед мертвой, и все надрываются:

— МАМА! МАМА!! МАМА!!!

Творимир отшатнулся, ударился спиной об стену, забормотал:

— Она сама во всем виновата!.. Слышите — не я — Только Она!.. Она на меня бросилась!.. Слышите — это была самооборона!..

Ребятишки не слышали его, но все голосили — звали маму, и уже изрядно перепачкались ее кровью. Голосили и на улице — вопли ярости и боли, скрежет оружия и треск костей — все слилось в страшный шум битв.

Зычно вскричал сотник:

— Отступаем!..

— Ну, вот, наши уходят… — прошептал Творимир, задрожал и, покачиваясь, двинулся к окну.

Он уже был возле подоконника, как нечто сильно, остро вцепилось ему в ногу. Глянул — это был мальчик лет пяти, со светло-русыми, почти белыми волосами — вцепился зубами, и пронзительно, маленьким зверьком, верещал.

Творимир попытался его отодрать — не тут-то было. Уже текла по ноге кровь, а зубы продолжали впиваться дальше.

— Пусти! — рявкнул Творимир, и сильно ударил мальчика кулаком по затылку.

Зубы продолжали впиваться дальше…

Еще несколько ударов — мальчик отлетел в сторону — лицо его было рассечено. Поднялся, и, с ненавистью глядя прямо на Творимира, прохрипел:

— Я отомщу за свою маму!..

Творимир уже перебрался через подоконник, и, стоя на окровавленной мостовой, крикнул:

— Она сама напросилась! Слышишь — не виноват я!..

— Я убью тебя! — поклялся мальчик.

Вместе с иными отступающими, теснимый «разбойниками», Творимир выбежал через разбитые ворота. В спины им ударил ливень стрел, многие пали и были затоптаны…

Ни одно железное жало не впилось в Творимира, но в глазах его темнело, ноги подкашивались — он едва ли понимал, где находится.

— Не хотел я этого… — бормотал он сквозь слипающие губы. — …Сама она напросилась… сама…

Скоро Творимир оказался в душном шатре, где в тесноте шевелились, неистово ругались, и конечно же пили-пили-пили воины.

— Проклятые бунтовщики!.. Собаки!.. На медленном огне их сожжем!.. В масле зажарим!.. На кусочки порубим!.. — это только самые мягкие из ругательств, которыми безостановочно гремел воздух.

Вскоре Творимир уже был пьян, и выкрикивал на чье-то ухо:

— Ты понимаешь — я женщину сегодня убил! Мать!.. Вот взял и зарубил! А над ней дети плакали!..

К нему обернулась красная с перепоя, ухмыляющаяся морда:

— Ну, и как баба-то?

— Что? — вздрогнул Творимир.

— Ты что — ее не попробовал? Ну, перед тем как грохнуть? Баба то она дура — ей бы понравилась!..

Это он сказал назидательным тоном, а в следующее мгновенье Творимир наотмашь ударил его кулаком по лицу. Воин уже был на ногах, одной рукой утирал кровь, другой — выхватил щербатый клинок. Азартно и зло закричал:

— Ну, иди сюда! Кишки выпорю!..

Творимир засопел, бросился на своего врага. Они бы сцепились, и наверняка кто-нибудь погиб, но иные воины скрутили их, потащили в разные углы. Творимир неистово дергался, хрипел, брызгал слюной. Но вот на его голову обрушилась железная чаша, и он замолк.

…Что-то холодное плеснулось на лицо Творимира — он с трудом раскрыл глаза: должно быть, была глубокая ночь — в палате не видно ни зги. Попытался пошевелиться — оказалось, что и руки и ноги связаны. Во рту намертво засел кляп… Он подумал было, что это воины его связали, но вот во мраке зашевелилось — хрупкий силуэт сильно дернул за обоженную правую руку…