— Что же мне делать? — спросил Волод. — И… кто ты? Ответь!..

Крыса открыла рот. Все зубы — выбиты, и языка не было. Закрыла. Все так же печально глядела на Волода…

И вновь захлестнуло его знание. Стеная, повалился Волод на пол. Крыса была той самой девой-птицей. И помнил всю ее боль, все прежние свои препятствия.

Над головой затрещало, посыпалось острое ледяное крошево. Крыса-дева смотрела на него с тревогой: "Скорее — беги!". Но плевать Володу было на эту тревогу — он шагнул к ней, и спросил громко:

— Кто же ты? Почему ты столько страдаешь?! Из-за меня?! Ну же — ответь скорее!..

И вновь незримая сила подхватила его к потолку и долго терзала там. Наконец выпустила… Волод оказался в своей каменной неухоженной зальце, с единственным оконцем, за которым ревел безжалостную песнь ледяной ветер. Он не мог сомкнуть глаз — все терзался, пытался понять, что ему делать дальше, и не находил ответа…

Его подхватили, понесли по однообразным коридорам. Вот зала с широким проломом, за которым дыбился обледенелый камень. Как и накануне, снежные тела понеслись в вихре, сплетались меж собой — адовой болью отдавались растягиваемые конечности. Мысли о деве-крысе ни на мгновенье не покидали Волода. Что он должен делать? Что?!..

Вновь стремительный полет по воющим каменным туннелям. В этот раз на пути попался горный олень — не успел увернуться, был поглощен. Волод почувствовал примитивное чувство страха этого зверя, но это чувство ничего не значило — растворилось среди иных чувств.

…Очередное укрытие. Подгоняемые волей Господина, вновь и вновь обрушивались они на стены. Звон колокольчиков терзал — отгонял. Утром, измученные, озлобленные отступили. Все было, как и накануне, только жажда и голод стали невыносимыми — Волод сходил с ума.

И вновь незримый Властелин наказывал их. Затем они измывались над девой-крысой, но быстро утомились, разбрелись. И вновь Волод подошел к ней, спрашивал:

— Ну, скажи, что мне делать?.. Хотя, зачем я спрашиваю — ведь ты немая!

Вновь виденье — он-Творимир, подымается в горах, боится, думает о чем-то своем… Потом Волод был схвачен Властелином — долго продолжались терзанья… в конце концов, он не выдержал боли, завопил…

Беспомощный, ослабший лежал он на леденистом полу, а над ним клонились снежные — терзали его своими злобными, ледяными глазами. Потом стали ожесточенно бить. И слова хлыстами били:

— Крысой захотел быть?!.. Завтра у тебя последний шанс!..

Быстро наступило это «завтра». Голод-боль-холод — больше Волод ничего не чувствовал…

Ночь. Темнота. Воет ветер. Слитый с иными, навалился он на недостроенное убежище. Там произошла описанная прежде встреча. Творимир видел свое отражение, но не догадался, что — это его сын. Так велика была жажда Волода остаться с отцом, что он сбил общий настрой; и, быть может, только благодаря ему, в ту ночь не погибли все воины, со своим Царем в придачу.

А вот и заря. Первые лучи прожигали вихрь тел, а они вопили, неслись в свою обитель. И сотни голосов словно плевали в Волода:

— Теперь ты Крыса! Навечно! Навечно!..

Потом в него плевали уже по настоящему. Это были ледяные, прожигающие до самого сердца плевки. Вымещая злобу, его долго и сильно били, а он просто не мог спастись забытьем.

Но это было только началом.

Преображение в крысу. Трещат, плавятся, обретают новую форму кости. Не осталось ничего кроме боли… Он вопил, выл, рычал, ревел, пищал, хрипел, стенал, проклинал…

Конец преображения. Он падает на пол. В радостном, зверином озлоблении ревет толпа. Теперь он Крыса. Его бьют. Каждый удар взрывается раскаленной кувалдой. Удар в глаз — в нос — в челюсть — в живот — в пах — на нем прыгают… В голове — поток мыслей:

"Кто я?.. Творимир? Волод-младший?… Больно!.. Ну, хватит же!.. Как все перемешалось!.. Ведь это АД!.. Но из ада должен быть выход!.. Больно!.. Я должен что-то вспомнить!.. Больно!.. Какая же боль! Помоги мне выдержать эту боль!.. Вспомнить!.."

И вот оно воспоминание. Яркое — кроваво-огненное, отчетливое.

Двадцать пятый год осады Гробополя. До окончания войны еще пять лет.

Небо заволок черный дым пожарищ. По выжженной сухой земле, по низким, тяжелым склокам дыма мечется кровяное зарево. И не понять, ни какое время суток, ни какое время года. Но жарко и душно.

Творимир, и его семнадцатилетний сын Волод, а вместе с ними большая ватага озверевших от долгого безделья и постоянного напряжения молодчиков обшаривает окрестности.

Впереди, по раздробленной дороге заскрипела небольшая, видно издалека притащившаяся телега. Одинокий, завернутый в рванье возчик горбился над вожжами.

Молодчики подбежали, окружили телегу. Подошел и Творимир со своим сыном. Крикнул возчику:

— Эй, ты кто?!

Возчик еще ниже склонился. Лицо его скрывал капюшон. Раздался тихий, намеренно глуховатый голос.

— Так… по своим делам…

— Какие такие свои дела, во время войны?! — рявкнул Творимир.

Волод прекрасно понимал своего отца — чувствовал то же, что и он. И тоже зло, громко крикнул:

— Когда тебя спрашивают — быстро отвечай!.. Не хочешь?!.. Ну так — снимай капюшон!..

— Я человек мирный. Родных решил проведать!..

— А мне кажется — лазутчик! — стараясь подражать манерам отца, крикнул Волод. — А ну, сдернете с него покрывало. Если морда не понравиться — тут и повесим, да еще кишки выпотрошим!..

Несколько молодчиков с готовностью запрыгнули на телегу. Сорвали с возчика капюшон…

Это была молодая, очень красивая девушка.

Волод растерялся, но все ж крикнул:

— А мордашка-то понравилась! Но все равно не отпустим!.. Тебе с нами понравится!..

Молодчики дружно захохотали, и кто-то уже нетерпеливо (истомились, видать), стаскивал штаны. Но один мужичина, желая выслужиться, истово ударил себя в грудь, и крикнул:

— Так сначала нашему начальнику это сладенькое дадим, а?! — он обернулся к Творимиру и Володу и, сладострастно ухмыляясь, низко поклонилась.

Творимира трясло. Это была та самая дева-птица. Двадцать пять лет они не виделись, почти уже забылось… И вдруг Творимир, страшный, с выпученными, мученическими глазами, обернулся к Володу, и сильно сжал его за плечи:

— Сын… Озеро… Помнишь?!.. Я ее предал тогда!.. В лед был вморожен… Но она с неба сошла… Ее тела, по моему желанию, сложились — образовали этот мир…

И Володу было не до веселья. Он действительно вспоминал озеро. Часто наведывался этот сон: замок, Три Сестры, предательство, впустую прожитая жизнь, гробница, пришествие весны… Удивительный это был сон: помимо озера наваливалось еще бессчетное множество воспоминаний: и Земля, и бытие художником. Одним словом, во снах Волод-младший был и Творимиром и Володом-старшим. Просыпаясь, он не знал, кто он на самом деле: Творимир-Волод-старший, которому сниться, что он озлобленный мальчишка Волод-младший; или, все-таки, этот Волод-младший, который ничего, кроме войны не видел…

— Отец — я помню! Но это бредовый сон — не более того! Он что — и тебе сниться?!

По темному, изрытому шрамами лицу Творимира катились крупные капли пота. Он все время смахивал их, и бормотал:

— Бредовый сон?.. Да, пожалуй, так и есть. Есть только эта война и служение Царю. Больше ничего нет, и никогда не было!..

Несколько молодчиков удерживали девушку, желающий выслужиться спрашивал:

— Ну так — вы первыми, да? Прямо тут, под тележкой! А ваша супруга ничего не узнает!.. Будьте уверены!..

Ясный лик девушки был спокойный, и только глубокая, горькая печаль в ее очах. Она говорила тихо:

— Я ехала к своей матушке. На этой войне она потеряла двоих сынов — теперь она совсем старенькая, слабенькая, седая. И я — последнее, что у нее осталось.

Стоявший рядом молодчик сильно ударил ее ладонью по щеке, рявкнул:

— Заткнись!.. Сыны-то, небось в Гробополе погибли? Ась?!

Голос ее оставался таким же тихим и спокойным:

— Ведь все мы люди. Грызться за кость и псы могут. Насекомые друг друга жалят, куски друг у друга рвут. А мы люди. Мы любить друг друга должны.