Итак, незадолго до отъезда я поместил взятых птенцов буланой совки в темный стенной шкаф. Когда я открывал дверцу, внутрь врывался дневной свет. Только в эти моменты я и давал птенчикам пищу. Вскоре обе совочки стали вполне ручными. Они узнавали меня и, когда я появлялся с кормом, встречали своеобразным покачиванием тела из стороны в сторону и тихим чуканьем.

Но вот позади далекий путь из Средней Азии к нашей столице, вот и более полугода жизни в Москве. Обе птички подросли, сменили свой юношеский поперечнополосатый наряд на взрослый, изменили голоса, но наша дружба не пошла дальше. Совки не боялись меня, когда я чистил клетку, брали из рук пищу, но в то же время жили своей замкнутой жизнью. «Славные, но скучные пичуги», — давно решил я и как-то незаметно для себя охладел вообще ко всем совкам, и к моим птичкам в частности. На воле хороши: там действительно они украшают природу своими своеобразными криками, ну, а в городской квартире… Я решил передать совок Московскому зоопарку.

Помещенные в большую клетку, совки почувствовали себя значительно лучше, чем в квартире. На следующую весну они отложили яйца, но, к сожалению, не вывели птенцов — яйца оказались болтунами.

С тех пор прошло много лет, но я больше не мечтал завести у себя совок.

«Удивительное сочетание природы и культуры», — думал я, сойдя с автобуса на главной улице чистенького городка в Закавказье. «Город-лес», — назвал я его для себя. И действительно, не только издали, но и вблизи городок напоминал лесную чащу.

Отдельные великаны-деревья, иногда с засохшей причудливой вершиной, чередовались с густыми зарослями. А среди этой пышной растительности шли асфальтированные улицы, светились огоньки в утопающих в зелени домиках, двигалась гуляющая публика. Когда же я в поисках нужного адреса удалился от главной улицы, впечатление, что меня окружает лес, еще более усилилось. Сквозь ветви деревьев ярко светила луна, где-то поблизости то звонко, то приглушенно журчал ручеек, захлебываясь, свистели совки-сплюшки, по деревьям, шелестя листвой, носились ночные грызуны — сони-полчки. Лес и только.

Спустя полчаса я отыскал нужный мне домик. Он помещался на окраине города и был окружен великолепным садом, постепенно переходившим в лесную чащу.

— Не оставляйте только окон и дверей открытыми, — предупредил хозяин, помогая внести мои веши в отдельную комнату. — Нам недавно маленького медвежонка принесли, так он у нас на полной свободе живет и частенько балует, — продолжал он. — На цепи держать не хочется, да и нет ее у меня.

Но пока я выслушивал эти предупреждения и пытался зажечь лампу, мой хозяин споткнулся и чуть не упал на пол.

— Простите, пожалуйста, это я, наверное, заплечный мешок на полу оставил.

— Точно, мешок, — нагнулся старик, но не докончив начатой фразы, вдруг энергично пнул ногой какой-то темный предмет, мигом вылетевший через открытую дверь наружу. — У вас в мешке что-нибудь съестное было? Ну, конечно, что-то под ногами хрустит — песок сахарный, что ли. Я же вам говорил, что медвежонок балует.

Мы, наконец, зажгли лампу и, кое-как убрав разорванные медвежонком свертки, вышли на воздух.

Много я видел живых маленьких медвежат за свою жизнь, но такого чудного и симпатичного зверушки не видал ни разу. Это был не зверь, а воплощение самой жизни, энергии и веселья, заключенных в слишком тесный пушистый футляр. Избыток силы бросал медвежонка то в одну, то в другую сторону, толкал его на различные проказы.

Наше появление во дворе оказалось своевременным. Мы застали медвежонка висящим на оконной раме. Засовывая когти в щель, он попытался открыть окно в кухню. Увидев нас, медвежонок кинулся вниз и в сторону, исчез в темноте, а в следующую секунду с замечательным проворством взобрался на громадное дерево и уже раскачивал большую ветку на его вершине. На нас сыпались сорванные листья и обломленные сухие сучья.

В гостеприимном домике я прожил только три дня. Но как памятны эти дни, сколько произошло смешных случаев и маленьких неприятностей, виновником которых неизменно был шалун медвежонок. В день же моего отъезда в Москву случилось происшествие, в результате которого мне в руки и попала совка-сплюшка, названная мной Тюкой.

— За что птичек со свету согнал? — услышал как-то я голос хозяина.

— Да это сычи, дядя, я их медвежонку принес, — оправдывался мальчуган.

— И сычей не надо трогать, а мясо медвежонку все равно давать нельзя, забрось их сейчас же подальше, чтобы я их не видел.

Я вышел из комнаты на крыльцо.

— И так с медвежонком хлопот не оберешься, — обратился ко мне старик, — полюбуйтесь, сычами его накормить решили. Ведь после этого он кур душить начнет.

Я взглянул на двух смущенных ребят, стоящих поодаль. Один из них держал в руках трех убитых птенцов, второй — одного живого птенца совки.

— Давай-ка его сюда, — протянул я к птенцу руку. И хотя мальчуган убеждал меня, что он принес его не медвежонку, а взял для кошки, я забрал совенка и унес в свою комнату.

«Захвачу его в Москву, а там видно будет, — решил я. — Только чем его кормить в дороге, — ведь в такую жару мясо в один миг испортится». Но тут же вспомнил о саранче. В несметном количестве она встречалась в это лето в ближайших окрестностях города. «По пяти крупных саранчуков съест птенец за прием, — соображал я. — И если я буду кормить его утром и вечером, — значит, он съест за день 10 насекомых и 50 насекомых за весь переезд из Закавказья в Москву».

Я достал маленькую корзинку, перегородил ее пополам и сверху обшил материей. Одно помещение предназначалось для птенца совки-сплюшки, другое для ее живой пищи — саранчи, обеспеченной в свою очередь зеленым растительным кормом на всю дорогу. «Остроумно придумано», — радовался я, сажая в корзину саранчу и совку. Однако мои расчеты на оправдались. Почему — не знаю, но на другой день саранча подохла и пропитала отвратительным запахом всю корзину. Тогда я извлек совенка, а корзинку выбросил из окна поезда. Птенчика я поместил в просторный карман своей куртки. Когда совенок стал настойчиво требовать пищи, я отправился с ним в вагон-ресторан и заказал мясной завтрак.

— Мой спутник предпочитает сырое мясо всему на свете, — сказал я официанту и, возможно шире открыв карман, показал ему совенка. Много хлопот, конечно, но зато переезд из Закавказья в Москву не показался мне ни скучным, ни однообразным.

Приехав в Москву, я не смог поручить птенца совки близким. Моя семья уехала в Крым, и мы с Тюкой остались вдвоем в квартире. Но ведь, за исключением редких случаев, я на целый день уходил из дому — не мог же я оставлять Тюку голодной? К счастью, Тюка была такая маленькая и такая спокойная, что не мешала мне, когда при переезде в трамвае сидела в кармане куртки. Так совочка и выросла на моих руках, превратившись из уродливого птенчика, покрытого светлым пухом, в полувзрослую совку.

В свободное время я уезжаю за город. Удобно усевшись на широкий пень среди вырубки, сажаю рядом с собой Тюку и время от времени даю ей пойманного кузнечика. Птичка сыта, но кузнечик не мясо, а лакомство, и, ухватив его поперек лапкой, она, как рукой, подносит добычу ко рту, отрывает и проглатывает маленькие кусочки. Покончив с едой, Тюка отряхивается от назойливого комара и, прищурив глаза, прячется за меня от солнца. Но вот, оставив совку на пне, я отхожу шагов на тридцать и негромко зову по имени. Птичка не желает оставаться в одиночестве. Неуверенным прямым полетом покрывает она разделяющее нас расстояние и, вцепившись когтями в мое платье, беспомощно повисает, раскрыв крылья. «Чуф, чуф, чуф», — подает она негромкий голос, глядя мне в лицо круглыми глазами. Я беру ее в руки, засовываю за пазуху так, что голова совки остается снаружи, и мы идем дальше.

Только к осени совочка научилась сама находить приготовленный ей корм. Уезжая на службу, я уже оставлял ее дома. Но зато как она встречала меня, когда я возвращался домой. Вспомните, как встречает вас иногда ваша собака. Она заглядывает в глаза, ищет ласки. Но разве можно умную собаку сравнить с птицей, и тем более с ночной птицей совкой, скажете вы! Можно. Конечно, совка не сумеет так ярко выразить свою привязанность к вам, но выразит ее по-своему.