– Живота или смерти? – спросил Махилов.
– Оставь меня!
– А четверть?
– Пусти, тебе говорят!
– Четверть: не то спину разломаю об пол.
– Пусти же, Махилов!
– Последнее слово: купишь ли четверть?
И Махилов опять было приподнял Бедучевича за воротник.
– Куплю! – проговорил сквозь зубы Бедучевич.
– Вот это другое дело.
Махилов выпустил из своих рук Бедучевича; Бедучевич молча, ни на кого не глядя от стыда, побрел в шинок за четвертью.
После битвы танцы и песни не возобновлялись. Собрались в кружки, и поднялись толки о силе и ловкости бойцов.
Мы послушаем, что говорит Чикадзе – грузинец, бог весть каким образом занесенный в ч…ю семинарию, и Зимченко – силач, как уже заметили мы, не из последних.
– Я всегда говорил Бедучевичу: не выходи с Махиловым один на один. «Эва, говорит, померяемся» – вот тебе и померялся!
– Ладно, и Махилов найдет свое, – отвечал Чикадзе.
– Да что? Я не откажусь; ты тоже; да Третинского пригласим, и Бедучевич…
– Так, только Третинский тоже порядочное животное.
Чикадзе был зол вообще на всех сильных, а кто был слабее, тому не было прохода от его пинков, которые раздавал он в шутку, но которые довольно плотно приходились в спину.
– Полно тебе! – отвечал на его выходку Зимченко.
– Да вот позови его.
– Кирюша, поди сюда!
– Что такое?
– Каково отделали Бедучевича?
– Не будет вперед подставлять ножку да бить бутыли.
– А помнишь, сам Махилов выпил у тебя полуштоф: ты ведь ему не ломал спины об пол.
– Эх, то другое дело, братики!
– Ну, я говорил, что он не за нас! – подхватил Чикадзе.
– А что, разве что хотят? – спросил с любопытство:.! Кирюша.
– Да, хотят Махилову пощупать ребра, – отвечал ему Зимченко.
– А, от этого я не прочь! Когда же это? Заговорщики стали обдумывать план и место расправы.
Но вот зазвенел колокольчик, влияние которого известно и ч…му семинаристу настолько, насколько оно известно петербургскому.
Заговорщики отправились в столовую подкрепить свои силы блаженною овсянкой и гречневой кашей.
II
Начались сборы и приготовления к рекреации. Семинаристы собрали около ста рублей, приготовили двухаршинную кулебяку, и дежурный с деньгами и кулебякой в сопровождении старших, отправился к ректору. Ректор принял деньги, которые обыкновенно сам назначал на разные забавы семинаристов, и, благословив пирог, сказал старшим: «Ну, с богом! гуляйте, только не забывайтесь: бесчинства чтобы не было!» Бородатые дети улыбнулись, отвесили в пол-спины поклон и вышли от ректора. В тот же день богословы ели рекреационную кулебяку в столовой, за завтраком, которого в другое время там не бывает.
После завтрака вся семинария, от чердака до темных подвалов, наполнилась хлопотами и деятельностию. В классах собирались деньги, составлялись партии; тетради и книги укладывались под спуд. В жилище сторожей тоже движение: сторожа выносят палатки, которые искони покупались и починивались на общую складчину семинаристов; туда же перемещались весь буфет и поварня.
Наконец вся семинария готова выселиться: сборы и приготовления кончены. Ч…е семинаристы отправлялись на рекреацию, как солдаты в поход, с громкими песнями в 900 голосов, с пляской и музыкой почти на всевозможных инструментах. При взгляде на эту толпу поневоле приходят на ум полки Петра Амьенского, потому что в ней пестреют всевозможные одеяния – пальто, сюртуки, халаты и шинели всех родов и фасонов.
Есть что-то молодецкое, беспечное, бесшабашное в этой подвижной массе. Нет ни одного угрюмого лица: все поет и все весело! Но где же Махилов с его вечной бутылью? Отчего он не поет и не пляшет? У него после вчерашней пирушки трещит голова, поэтому хотя он изредка и вскрикивает, изредка притопывает ногами и поводит плечом, но уже не выдается из-за других.
– Максим Созонтыч! послушай-ка, что я тебе скажу, – говорит ему Кирюша.
– Нет, сегодня пить не буду – довольно!
– Я не то хочу тебе сказать…
– И на бой не пойду.
– Все не то: ты слушай, а сам не догадывайся.
– Что же такое, Кирюша?
– Ха-ха-ха – что? Да тебя подуть хотят немного.
– Пусть подуют! – отвечал Махилов, зевнув во всю физиономию.
– Не горячись, Созонтыч! трое на одного.
– А кто бы это?
Махилов сделался внимательнее.
Третинский любил и уважал Махилова. Он выслушал заговор и передал его Махилову.
– Трое на одного: это гадко!
– Да, любезнейший, не беспакостно!
– Э, чорт с ними! – Махилов махнул рукой. – Зато я по одиночке потешусь.
– А ты все-таки не ходи сегодня мимо мельницы.
– Чего не ходи, не сегодня, так завтра дорвутся.
– По крайней мере, меня возьми с собою, Созонтыч, – произнес Кирюша умоляющим голосом.
– Ну, идем!
– Вот это valde сurа melius, т. е. очень добропорядочно. Между тем перед толпой раскинулось широкое поле, на котором семинаристы проводят свои бессмертные рекреации, на котором еще деды и прадеды их пировали свои майские пирушки и пели свои оглушительные песни. Рекреационное поле в семи верстах от Ч…а. С одной стороны его лес, с другой река, а вдали виднеется город.
Целых полдня семинаристы основывались, размещали и устанавливали свои палатки. Служба поместилась у река, к лесу, и через полчаса там задымились костры под котлами. Обеды разносились по палаткам. После обеда приехал ректор, прошелся по палаткам и опять дал наставление не забываться. Он роздал старшим деньги, которые на этот раз были разменены на медные – каждому рублей по десяти. Старшие должны были кидать эти деньги на шарап. Такая забава была назначена к вечеру. В Ч…е рекреация – праздник не только для семинарии, но и для всего города. Часам к пяти вечера начали съезжаться купцы, чиновники и помещики, и даже сам губернатор изволил пожаловать. Купец Чурилов привез бочонок рому; помещик Кортученко прислал несколько кулебяк; асессор Шемидорский воз арбузов; купец Тулинников десять голов сахару и цибик чаю, а Лопаренко, первый помещик… Ч…й губернии, привез свой оркестр; вообще всякий посетитель обязан был принести что-нибудь: иначе не допускали на рекреацию. Приношения обыкновенно принимал комиссар, выбранный из богословов товарищами и утвержденный в этой почетной и сытной должности самим ректором.
К вечеру начала развертываться рекреация. Составились три хора – человек по тридцать в каждом: согласитесь, что из 900 человек можно найти голосистых, особенно в южных губерниях, которые в изобилии производят басов и теноров. К хорам кстати пришелся и оркестр. Вот грянули у леса «Во лузях» – русская размашистая песенка разнеслась далеко-далеко, прокатилась по гладкой, как зеркало, реке – и громадная, полная силы и русского разгула, замерла где-то под небом. Есякий звук ложился прямо на душу. У самих семинаристов, когда они услышали в чистом майском воздухе голоса своих товарищей, от пробужденной удали затрепетали все члены и заходила в них кровь. К хору пристал другой хор и третий. Гром и сила песни еще более увеличились. А в палатках между тем льется вино и идет в круговую; здесь и там дымят чубуками, и во многих местах под кустом шипит самовар и стучат чайные чашки. Вот она, счастливая жизнь, полная беспечности, полная товарищеского веселья! Когда-то, говорит предание, и петербургский семинарист имел свои рекреации, хотя и не такие роскошные, как в Ч:…е, но все же полные жизни и веселья, но это было когда-то давно, еще в патриархальные времена старой семинарии.
На помощь рекреации всегда является сам Вакх или в виде дареного боченка рому, или в лице ведерного божка, и вот он уже успел оказать свое влияние на некоторые головы ч…х семинаристов. Вот у речки на дороге составилась пляска под музыку импровизированного оркестра, в котором высокие ноты выигрывают осьмушки, средние штоф с полуштофом, а октаву держит четвертная бутыль.
Таким оркестром управляет Третинский – наш знакомец, охотник и мастер на импровизации подобного рода.