Он подумал о чем-то, улыбнулся.

- И вот, знаешь, все мы так: толчемся на пятачке своего знания и своих проблем, тесним друг друга, даже злобствуем, каждую малость принимаем близко к сердцу, а обойтись друг без друга не можем, бросить - тем более. ...Так что, дорогой Стась, это только со стороны наука кажется храмом, в коем все чинно и благолепно, а копни поглубже, обнаружишь такое кипение страстей, что ой-ой!.. Вот, скажем, эти мои соображения о "божественном" в физике - можно ведь спокойно отставить: разберутся-де и без меня, жизнь принудит. И сейчас уже многие думают, спорят. Но как это, простите, без меня?! Я, знаешь, даже к академику Тураеву намеревался с этим идти. Он мужчина был масштабный, крупных противоречий в знаниях не пугался... Если бы поддержал - бросил бы я и диссертацию, и милейшего Парфентия со всеми его званиями и аксельбантами, ушел бы к нему в институт. Как вдруг - бац! - "с прискорбием сообщают..." Нет Тураева.

- Ты его хорошо знал? - оживился Коломиец.

- По работам - да. Лично - почти нет, лекции его слушал да некоторые доклады. Вопросы задавал.

- И что, по-твоему, он собой представлял - как человек и как ученый?

- Как тебе сказать... Он, конечно, тоже был из богопоклонников, верящих в разумное и простое для описания устройство мира. У старшего поколения физиков это, видимо, в крови. Но - я же говорю, он был человек с размахом, искал общее. Грубо говоря, его физический бог не мельтешил, не разменивался на частные закончики - тяготения, электромагнитной индукции, термодинамики - а установил какой-то один, крупный, всеобъемлющий, который мы и не знаем. Его он и искал, во всяком случае, его последняя идея о геометризации времени к тому и вела... Слушай! -спохватился Борис, остро взглянул на Стасика. - А почему это тебя вдруг заинтересовало? Постой-постой, может, ты объяснишь эту чертовщину: вчера некролог о Тураеве, сегодня "с прискорбием извещают" о Загурском... Хороший, кстати, был человек, студенты особенно будут горевать; у него был лозунг: "Загурский на стипендию не влияет". Так в чем дело?

- Завтра еще один некролог будет, - меланхолично заметил Коломиец, - о Степане Степановиче Хвоще, ученом секретаре института.

- Фью-у! - присвистнул Чекан. - Руководство Института теорпроблем - все подряд! То-то всякие сплетни гуляют; что покушение, диверсия, что прокуратура ничего найти не может... А секретарь нашей кафедры Галина Сергеевна, напротив, уверяет, что всех уже арестовали.

- Какое покушение, кого арестовали! - досадливо скривился Стась.

- Погодь, а почему ты в курсе? Тебе что, поручили расследовать?

- Угу... - Коломиец решил не уточнять, как вышло, что ему "поручили".

- Иди ты!.. - умилился Борис. - Ну, молоток, поздравляю, такое дело доверили! Далеко пойдешь.

- Может быть, даже слишком далеко, - вздохнул Стасик. - Как говорится, на легком катере к такой-то матери.

- Ото, а что это ты так? То-то я заметил, что походка у тебя не наша.

Мимо проходила официантка. Коломиец тронул ее за рукав: "Еще бутылочку, пожалуйста" - и за второй бутылкой, как на духу, рассказал все приятелю.

- Ну, дела-а... - протянул Чекан. - Такого еще не бывало. Верно я тебе говорил про подспудное кипение страстей в науке - за внешним-то бесстрастием. Не совсем он психически устойчив, научный мир. Узкая специализация! Вообще любая ограниченная цель - будь то даже научное творчество, поиск истины деформирует психику. Но не до такой, простите меня, все же степени! Бзик - это понятно, это бывает. Но чтобы наповал... Стась, может, здесь что-то не так, а?

- Что не так?

- Не знаю... Слушай! - У Чекана зеленовато блеснули глаза. - Дай-ка мне эти тураевские бумаги, а?

- Что?! Иди-иди... - Коломиец даже переложил портфель с соседнего стула себе на колени. - Не хватало еще, чтобы ты на этом деле гробанулся. Что я твоим родителям скажу!

Но Борис уже воодушевился и теперь всю свою эмоциональную мощь, которую перед этим расходовал вхолостую, на абстрактную - без фамилий и юридических фактов - критику положения в своей науке, он направил на ясную и близкую цель: заполучить заметки. В паре Борька - Стаська в школьные времена он был заводилой, товарищ ему во всем уступал, и сейчас он тоже рассчитывал на успех.

- Да бро-ось ты, в самом деле, внушили вы там себе бог знает что! - начал он. - Ну посуди трезво, если способен: вот я сижу перед тобой - молодой, красивый, красномордый... и оттого, что прочту какие-то бумажки, вдруг околею?! Анекдот!

- Те были не менее красивы, чем ты. А Хвощ так даже и красномордый.

- Ну хорошо, - зашел Борис с другого конца. - Ты-то сам прочитал эти бумаги.

- Конечно, и не раз.

- Ну и жив-здоров? Температура, давление, пульс - все в порядке?

- Э, так ведь я другое дело. Я не физик.

- Нет, дубы вы все-таки там, в прокуратуре, извини, конечно, - сил нет! Что твой шеф, что ты. Для вас все физики на одну колодку - вот и поделили мир на две неравные части: одни, физики, прочтя заметки Тураева, все понимают и умирают, а другие, нефизики, ничего не понимают и остаются живы. Боже, как примитивно! Ведь в физике столько разделов, направлений...

Коломиец, хотя сердце его по-мальчишески таяло, когда Борька устремлял на него просящие зеленые глаза, решил быть твердым как скала.

- Между прочим, пока так и было, физики, прочтя, умерли, нефизики остались. И не заговаривай мне зубы, Борь, ничего не выйдет. Для тебя - именно для тебя, с твоим богатым воображением - эти записи губительны.

Чекан даже изменился в лице.

- Ы-ы-ы!.. - сказал он, выпячивая челюсть. - Вспомнил, тоже мне!

...Десять лет минуло, но и до сих пор Борис менялся в лице при упоминании о его "богатом воображении". Дело было так: девятиклассники Чекан и Коломиец, отправляясь на первомайский школьный бал, выпили - и по неопытности перебрали. На балу они вели себя шумно, скандально, были с позором выдворены, а день спустя их отчитывал директор Александр Павлович (в кулуарах - Аляксандра Шастой Беспошшаднай). "Сколько вы пропили-то?" - поинтересовался он напоследок. " Три пятьдесят", - ответил Стась. "Вот видите, - Аляксандра Шастой поднял палец, - на эти деньги вы могли съесть килограмм сливочного масла!" И как только он это сказал, серо-зеленый от похмельных переживаний Борис шумно стравил на ковер в директорском кабинете... Потом он оправдывался, что виной всему было его богатое воображение: как представил, что ест этот килограмм сливочного масла, да еще без хлеба, так и не сдержался. Отсюда и пошло.