– Мел!

– Джон, не будь кретином. Это дерьмо. Сожги его.

– Но в нем столько нежности… он такой…

– Пожалуйста. Даже на видео его не отдавай. Даже не дублируй его на урду. Сожги его.

Вскоре после этого умер Ангус, и Дорис совсем расклеилась. Они уже несколько десятилетий не были любовниками, но Ангус был для Дорис хорошим другом. Дорис погрузилась в себя. Айван унаследовал имущество, и Дорис осталась в доме.

Джон проигнорировал здравый совет Мелоди, и «Обратная сторона ненависти» вышла в прокат. Средства массовой информации яростно накинулись на фильм, как стая стервятников, которые дождались падения гиганта. Фильм опочил вскоре после премьеры. Среди киношников пошли неизбежные слухи о том, что золотые деньки «Экватор Пикчерз» позади. Одни сочли этот фильм младенческой отрыжкой, другие – предсмертным хрипом. Джону с Айваном не удалось получить даже отдаленно доброжелательного отзыва. Спасти ситуацию не представлялось возможным.

Все взоры были прикованы к следующему фильму, который назвали «Дикая земля», исторической саге, действие которой происходило в начале двадцатого века в Вайоминге. Сценарий представлял собой переложение романа-бестселлера, написанного дважды удостоенным «Оскара» киносценаристом. В картине участвовали шесть самых востребованных звезд киномира, которые все отлично ладили с режиссером – обладателем Золотой каннской ветви. Потратили кучу денег, когда же фильм выпустили на экраны, он… не произвел ни малейшего эффекта. Ему не досталось даже тех язвительно-ядовитых отзывов, что выпали на долю «Обратной стороны ненависти». Фильм попросту растворился, словно бы его и не было – рана куда более глубокая, чем та, что нанесли все выпущенные в сторону «Ненависти» стрелы.

После «Дикой земли» Джон с Айваном занимались еще десятком фильмов. Время шло. Студии видоизменялись, сливались, закрывались, а на их месте появлялись новые. В игру включилась Япония. Вкусы менялись. Появилась новая публика. Люди потеряли опору.

Джон завершал постройку своего высокотехнологичного жилища, растянувшуюся на пять лет. Он пытался разобраться с тем, как он относится к выдаваемым по рецептам лекарствам, и на эти усилия уходили годы, между тем сама фамилия Джонсон стала в киноиндустрии синонимом упадка, провалов и неудач. Постановка фильмов утратила для него интерес. Его мир сжался, круг общения стал уже. Джону начало казаться, что он похож на старинное зеркало, одно из тех, что он видел в Европе в некогда величественных старинных дворцах, на стекло, год за годом покрывающееся крапинками, теряющее слой серебра, который изначально позволял зеркалу отражать окружающее.

– Снова вручение «Оскаров», – вздыхал Айван. – Неужели уже март?

Они сидели на заднем сиденье автомобиля, который вез их в Сенчюри-сити на утреннюю деловую встречу. Айван был одет с иголочки, и кожа его отливала глянцем после восьмичасового здорового сна. Лицо Джона напоминало пол после вечеринки с коктейлями.

– На что нас номинируют в этом году? – спросил он.

– Не надо шутить, Джон.

Джон делал кокаиновые дорожки на маленьком овальном зеркальце, которое держал при себе. Он заметил, как Айван сверкнул на него глазами.

– Чего ты добиваешься, Айван? Я просто не хочу засыпать. Ты же знаешь – адвокаты действуют на меня как снотворное.

Айван промолчал.

Мимо проехал грузовик с гигантскими золотыми статуэтками – такое фото просто мечта туриста. На перекрестке грузовик остановился рядом. Джон заметил, с каким выражением лица Айван разглядывает статуэтки.

– Нет, нет, нет, Айван. У тебя просто глаза блестят и на лице написано «А не худо бы заполучить „Оскара“». Забудь об этом. «Оскар» – для придурков.

– В глубине души ты сам не веришь в это, Джон.

– Ой-ой-ой, посмотрите на меня, у меня маленькая статуэтка за лучшую роль типичного британца этого года или за лучшую роль шлюхи-инвалида. Ой-ой-ой, посмотрите на меня, а через сутки никто даже не вспомнит моего имени.

Он раскрошил кристаллик.

– Джон… – в голосе Айвана появились заботливые нотки. – Полегче с этой штукой. Нам предстоит встреча с крутыми ребятами.

– «Оскары»…

Язык Джона начал заплетаться – недобрый знак. Айван готовился к грандиозному провалу этим утром и ждал от предстоящей встречи все меньше и меньше. Айвана, как и Джона, прельщали призы и соблазны киноискусства, но, в отличие от Джона, теперь ему хотелось жить традиционно. Внутренне Айван был «официально возмущен» своей прежней жизнью. Он «официально покончил с разгулом» и теперь был готов «официально утихомириться».

Именно в тот момент он и увидел Ниллу: она стояла у входа в небоскреб, на голове был узорчатый шелковый шарф, трепетавший над ее правым плечом, и слезы текли по лицу. По ее шее к щеке поднимался шрам, оставленный большой медузой два года назад. Метка медузы в корне пресекла ее актерскую карьеру. Новый агент Ниллы Адам Норвиц увидел шрам всего месяц назад и только сейчас сумел наконец сломить ее дух, убедив Ниллу, что со шрамом ей все равно не найти работы, «если только вы не хотите сниматься в мягком порно», где шрам может быть даже полезен.

Айван смотрел на шелковое платье Ниллы, трепетавшее на теплом ветру, и ему стало жаль ее. Между тем бронхи и легкие сидевшего сзади Джона издавали хлюпанье и хрипы. Айван смотрел, как Нилла жует резинку. Вытащив изо рта, она не бросила ее на раскаленный бетон, а достала из сумочки бумажку, завернула в нее резинку и сунула бумажный комок обратно. Подобной опрятности Айвану не приходилось видеть ни разу в жизни.

– Смотри, она плачет, – сказал зачарованный Айван. Он вышел из машины.

– Айван, – окликнул его Джон, – а разве встреча не в следующем небоскребе?

Джон слышал, как Айван спрашивает Ниллу, все ли с ней в порядке, а потом говорит:

– Могу я вам чем-нибудь помочь? Я еду на деловую встречу, но увидел вас здесь и…

– О боже, – ответила Нилла, – у меня, наверно, идиотский вид.

– Нет, совсем нет. Как вас зовут?

– Меня? Нилла.

– Красивое имя.

– По буквам пишется Н-И-Л-Л-А. Мой отец приехал в Штаты после войны. Он хотел назвать меня в честь штата Нью-Йорк, потому что Штаты оказались так гостеприимны. А моя мать хотела назвать меня в честь своей матери – Бьялла. В результате получилось Нилла.

– А я – Айван.

Через полгода они поженились.

Юджин Линдсей лежал один в постели, внося в маленький блокнот нижеследующий перечень:

Он составлял перечень того, что могло бы поразить кого-то, кто жил за сто лет до него. Он старался убедить себя, что живет в расчудесном мире в расчудесное время. Рано уволившись с должности ведущего прогноза погоды на местном телевидении, он уединился на десять лет в своем доме в Блумингтоне в штате Индиана. Здесь он создавал произведения искусства из бытовых отходов и смотрел телевизор. Заносил в блокноты случайно пришедшие в голову мысли, вроде сегодняшнего перечня. А в подвале при помощи ксерокса и компьютера составлял куда более изощренные схемы почтового надувательства, чем ему могло примечтаться в восьмидесятых.

Его жена, Рената, уже несколько лет как переехала в Нью-Мексико, где оплачивала счета, окуривая травами невротических горожан. Забросив длившееся неделями голодание, она достигла невероятных размеров. Разведясь с Юджином, она ничего не стала требовать от него, что смутило и испугало его больше, чем любая самая жуткая грызня вокруг развода.