Казахи сразу же двинулись по направлению к кафе с неоновой вывеской «ВВС». Они отлично ориентировались во мраке и ступали с такой уверенностью, что можно было подумать, будто здешние места им хорошо знакомы.

Выждав минут десять, к голубым неоновым буквам «ВВС» двинулся и молодой человек в спецназовском берете. Теперь он не спешил, но курс выдерживал абсолютно определенный — к дверям кафе, за которыми уже скрылись два господина из солнечной Алма-Аты.

Чуть помедлив у стеклянной, треснувшей в нескольких местах двери, молодой человек вошел в заведение.

Миновав неработающий гардероб, он прошел в залу и, скинув берет и распахнув куртку, расположился за стойкой бара на высоком деревянном табурете, изготовленном, судя по всему, на местном мебельном предприятии.

Чего тебе? — поинтересовался бармен, крепкий, будто статуя, отлитая из чугуна. Его маленькие серые глаза смотрели на посетителя внимательно и не слишком любезно — видно было, что он не жаловал чужаков, а местных завсегдатаев, расположившихся за неопрятными столиками в не слишком просторной комнате, знал всех наперечет и, возможно, даже по именам.

Мне-то? — переспросил молодой человек, засовывая свой военизированный берет за кожаный погон куртки. — Пива, если можно.

Ответ неоригинальный, — буркнул бармен, не сводя глаз с клиента. — Пива, по счастью, у нас много. Разного. Тебе-то какого надо, приятель?

Какого хочешь — главное, светлого, — сообщил свое пожелание молодой человек, с некоторым вызовом обращаясь к бармену на «ты». — «Холстен» дай, если есть.

Бармен вытянул с полки серебристую банку «Холстена», вскрыл ее, перелил содержимое в длинную пивную кружку и, не сказав больше ни слова, поставил ее перед молодым человеком на стойку, ткнув предварительно пальцем в ценник, висевший у стойки на самом видном месте.

Потягивая пиво, молодой человек принялся лениво обозревать полупустой зал, декорированный по стенам фотографиями боевых самолетов и вертолетов, вставленными в металлические рамки, а также портретами известных асов-истребителей всех времен и народов, среди которых были красный барон Германии Манфред фон Рихтгофен и Главный маршал авиации СССР Александр Иванович Покрышкин.

Казахи сидели за самым крайним столиком — у окна — и о чем-то тихонько переговаривались — настолько тихо, что нельзя было понять, по-русски они говорят или по-казахски. Бармен отнес за их столик четыре высоких бокала светлого пива. Как ни странно, никакого неудовольствия по отношению к гостям из Средней Азии он не проявлял. Впрочем, скоро в зале стал гаснуть свет, и наблюдать за всем, что происходит в зале, стало трудно. На небольшом подиуме в центре, снабженном микрофоном и стереоколонками, появился певец. Это был парень лет примерно двадцати — двадцати двух, с длинной нечесаной гривой и в темных очках кружочками. Одет он был в голубой джинсовый костюм не по сезону и черную рубашку, распахнутую на белой, безволосой груди.

Ударив по струнам подключенной к динамикам гитары с двумя грифами, певец затянул песню в стиле блюз. В переводе на русский текст означал примерно следующее:

— Далеко, далеко есть гора Джомолунгма…

На вершине горы раз в году

распускается желтый тюльпан.

По весне поднимаются в горы паломники,

Чтобы к сердцу прижать

этот странный цветок, что врачует от ран…

В полутьме молодой человек в куртке поднялся с высокого стула и, прихватив свой обшарпанный чемоданчик, неторопливо направился к столику, за которым сидели казахи.

— Здравствуй, Касым, — тихим голосом произнес молодой человек в куртке, присаживаясь за стол. — Не ожидал, что ты остановишься в этой забегаловке.

Салям, Цитрус, — произнес мусульманин в ондатровой шапке, оказавшийся по правую руку от молодого человека. — Чем тыбе этот место плёх? Ветер не дует, мюзык ыграет, хозяин — добрый друг. Все очинь карашо.

Кто это с тобой? — спросил молодой человек по прозвищу Цитрус, указав на второго казаха. — Я его не знаю. Ты же помнишь наш договор?

Адын ездыть — страшна, Цитрус. — Смуглый, с плоским лицом человек затянулся папиросой, издававшей приторный, удушливый запашок. — Эта — Мансур. Зверь, а не человек. Убыть можыт. Легко. Голым рукам.

Молодой человек смерил взглядом Мансура, который походил в полумраке на затаившегося в засаде барса.

Бог с ним, с твоим Мансуром. Ты привез? — настороженно устремил взгляд на мусульманина Цитрус. — Договор все еще в силе?

Обыжаешь, Цитрус, все, как договорились. — Казах сквозь прищур в свою очередь просверлил молодого человека взглядом. — Как там Крот?

Крот — хорошо живет, — мрачно сострил молодой человек. — Что с ним сделается? Терпит пока, в норе сидит. Пока, Касым, запомни!

Нычыго. Аллах тырпел — и нам велел, — сказал инородец, двигая носком сапога под столом в сторону Цитруса фибровый чемоданчик — точь-в-точь такой же, с каким пришел в кафе «ВВС» молодой человек в куртке «пилот».

Это Христос терпел, а не твой Аллах. Ты, Касым, как всегда, все перепутал, — сообщил Цитрус, проделывая аналогичную операцию со своим чемоданом. Когда обмен был осуществлен, молодой человек залпом допил пиво из кружки Мансура — свою он в самом начале забыл на стойке строгого бармена — и поднялся во весь свой немалый рост, запахивая куртку и надевая на голову — чуть искоса — по кубинской моде, черный берет.

Бывай здоров, Касым! Привет детям и Фатиме. — Он нагнулся и взял в руку чемоданчик. — Расплатись, кстати, с барменом. Не хочу лишний раз перед ним светиться.

Бывай здоров, Цитрус, — сказал мусульманин, сохраняя на лице неподвижное, как у деревянного из ваяния, выражение. — Фатимы у тебя нет, детей тоже, так что передавай привет Кроту. Да ниспошлет ему Аллах сто лет жизни.

Сто лет нам не надо, Касым, — сказал Цитрус, серьезно глядя на казаха. — С нас достаточно и семи десяти. Но это должны быть годы тучной коровы. Запомни, Касым, тучной!

Диана Шилова, президент компании «Троя», прошлась по огромной, выкрашенной под «слоновую кость» гостиной, и, прислонившись спиной к стене, взяла в руку белую, с золотом, телефонную трубку. Указательным пальцем, на котором красовалось кольцо с большим ярко-синим сапфиром, она набрала номер и некоторое время дожидалась, когда ее абонент на другом конце города снимет трубку, нетерпеливо постукивая по полированному паркету каблучком изящной туфельки.

Диане Павловне Шиловой было тридцать два года. Она была невелика ростом, фигуру имела коренастую и крепкую, а лицо — круглое, с незапоминающимися, как будто стертыми чертами. Взгляд ее небольших карих глаз был тяжелым и пронзительным, редко кто выдерживал его, не смигнув. Лучшим украшением Дианы были волосы — роскошные, густые, золотистые — с неуловимым красноватым оттенком, свойственным вещам, изготовленным из старинного червонного золота.

— Валентина? — низким, грудным голосом произнесла она в трубку, когда дозвонилась на квартиру своей старой приятельницы. — Как твое ничего? Ладно, — добавила она, капризно изогнув губы, — рассусоливать я не буду. Не имею ни желания, ни возможности. Поэтому сразу скажи, как там мой?

Пару минут она слушала доклад своей подруги, которая совершенно неожиданно сделалась ее агентом. Валентина могла этого и не знать, но с друзьями и знакомыми Дианы подобное происходило сплошь и рядом. В один прекрасный день они вдруг обнаруживали, что вместо хорошей приятельницы обретали в лице мадам Шиловой босса или, в лучшем случае, человека, который платил им деньги за всякого рода услуги. Шилова обладала способностью подминать под себя людей и ставить их в подчиненное положение. Это началось давно, еще в юности, Диана даже не замечала, как это происходило. Другими словами, у Шиловой друзей не было, а имелись только подчиненные или материально зависимые от нее люди.

Закончив переговоры по телефону с Капустинской, Диана швырнула трубку на рычаг аппарата и машинально посмотрела на большие напольные часы, похожие на полированную деревянную шкатулку. Резные, изысканной формы стрелки показывали без четверти семь. Вот-вот должен был приехать Игорь. Никого и ничего не боявшаяся прежде Диана Павловна, выйдя замуж, к большому своему удивлению, поняла, что в присутствии мужа испытывает некоторую робость, перемежающуюся с проблесками почти незнакомой ей ранее нежности.