Однажды я услыхал её истошный крик, и шум упавших ведер. Дневальный засмеялся и пояснил: «Опять над Валькой смеются. Только что прибывшего в часть молодого матроса послали к Вале в санчасть с вёдрами получить менструации для мытья камбуза».

Через некоторое время после моего увольнения в запас, Валя зашла навестить меня дома. Моя соседка Сусанна Гранова очень подозрительно на неё смотрела. Крутилась под моими дверями и не могла успокоиться. Сусанну всегда беспокоил мой моральный облик. А мы с Валей сидели, глушили водку и вспоминали Гремиху. Когда Валя, наконец, ушла, Сусанна успокоилась.

Однажды, находясь в Мурманске в короткой командировке, у меня появилась возможность слетать на пару дней «в самоволку» к моему другу Славе Хаяку, служившему в этом районе. Возникла небольшая проблема. Нужно было достать какую-нибудь гражданскую одежду, хотя бы рубашку. В военно-морской форме, без документов, меня бы не посадили в самолёт. Школьные друзья сообщили, что одна из наших одноклассниц, Лена, сослана на 101-й километр за проституцию. Работает и живёт она в текстильном городке-сателлите под Мурманском.

Лена сообщила мне, что в городок не впускают военнослужащих, он охраняется патрулями. Я пошёл на риск. Проскочив сквозь патрули, нашёл здание и поднялся на второй этаж. Зрелище, которое открылось передо мной, было необычным. Это длинный коридор, с двух сторон которого находились двери, расположенные через каждые два метра. Огромное количество дверей. В каждой комнате жила одна девушка. В каждой комнате, шириной в два метра, стояла узкая кровать, стол и стул. Лена стояла в конце коридора. Когда раздались мужские шаги в сапогах, все двери разом отворились. В проёме каждой комнаты стояла девушка. Большинство были полураздеты. Все неотрывно смотрели на меня, как загипнотизированные. Лица ошеломлённые. Я сначала не понял, куда попал и что здесь происходит. Я продолжал двигаться в том же темпе в другой конец коридора, где стояла Лена. Она стояла побледневшая и с ужасом смотрела на меня. Девушки находились в оцепенении. Было такое чувство, что если сейчас кто-нибудь скажет слово, они все бросятся на меня. Ощущал, что я передвигаюсь в клетке с голодными тиграми. Лена втащила меня в свою комнату. Первое, что она сказала: «Ты ненормальный! Ты сумасшедший! Они же мужика не видели уже много месяцев! Ты же не выберешься отсюда живым!» Потом она быстро собрала в узел одежду, предназначенную мне. Выглянула за дверь. Затем на цыпочках вывела из общежития.

Я подумал, как умудрилась Советская власть довести до такого состояния нормальных здоровых молодых женщин, не совершивших никакого уголовного преступления, просто любивших любить?!

Глава 5

ИЛЮШКО

(освобождение первое)

Старшина второй статьи Илюшко — мой первый по счёту флотский командир. Он был родом откуда-то с Украины. Парнишка на полгода старше меня, внешне дохленький, не «видный». Образование у него — неполное начальное. Он сразу заявил, что жидов не любит, а меня — в особенности. И придирался ко мне с самого начала. Выражалось это обычно в том, что моя фамилия называлась первой, если требовалось послать кого-то в расходное подразделение (дежурная команда для авральных хозяйственных работ), на неурочную вахту или на неурочную работу.

Меня это раздражало, но я прекрасно представлял себе, где нахожусь, и не искал справедливости. После случая с «облёванными» простынями, которые я отказался стирать, что-то, видимо, произошло, и его отношение ко мне стало невыносимым. Поскольку по природе он был трус, я предполагаю, что ему кто-то развязал руки. Он начал придираться без всякого повода, и наказания посыпались на меня, как из рога изобилия. Вскоре это начало принимать уродливые и опасные для меня формы. Для того чтобы была понятна безысходность ситуации, в которой я оказался, надо объяснить, как построена система наказаний на корабле. Их два вида: внеочередной наряд на службу и внеочередной наряд на работу. Внеочередной наряд на службу — обычная вахта. Т.е. «охранять» телефон и выкрикивать команды. Когда тебя наказывают, ты заступаешь в ночь после окончания рабочего дня. Всю ночь ты обязан стоять у телефона по стойке смирно. В шесть часов утра ты сдаёшь вахту и идёшь отсыпаться, не принимая участия в утреннем личном осмотре и в поднятии флага. Внеочередной наряд на работу — подряд на выполнение обычно изобретённых специально для тебя, грязных, тяжелых и унизительных работ. Выполняют их после отбоя за счет сна и заканчивают к шести часам утра. Утром ты переодеваешься в чистую робу с чистым гюйсом и бежишь строиться на личный осмотр и подъём флага. Затем — развод на рутинные работы.

Личный осмотр матроса перед подъёмом флага на военном корабле проводится старшинами и офицерами. Цель его — проверка чистоты одежды и личной гигиены. Роба, повседневная рабочая одежда, которую матросы носят на корабле, представляла собой длинную рубаху и штаны, пошитые из грубого белого или синего брезента. Роба и гюйс (матросский воротник) во время осмотра должны были быть без единого пятнышка. Матросу выдавалось два комплекта рабочей одежды. Один на себе, второй — в стирке или в сушке. Стирали мы сами вручную в бане. Стирали каждый день в «личное время», которое выделялось нам между последней корабельной уборкой и отбоем. «Личное время» составляло примерно час-полтора. Любое наказание автоматически лишало матроса «личного времени».

Илюшко изобрёл иезуитскую систему наказаний специально для меня. За всю свою дальнейшую службу на флоте ни я, ни мои друзья не слышали о подобном изобретении. Он чередовал наказания и не засчитывал их выполнение. После наряда на службу следовал наряд на работу. И так без перерыва. Получив наряд на работу после обычного рабочего дня, когда все шли спать, меня отправляли в машинное отделение с задачей — высушить трюм от машинного масла. Вооруженный длинным прутом, на конец которого прикручивалась тряпка, я окунал её в масло, пропитывал, вытаскивал обратно из-под поёлов (металлических решеток) и отжимал руками в ведро. Окончить работу следовало до побудки личного состава. Первый раз, по неопытности, я закончил работу на два часа раньше побудки и доложил Илюшко. Издевательски засмеявшись, он сказал, что я закончил слишком рано. Перевернул ведро и выплеснул масло обратно под поёлы, приказав мне высушить всё заново. Утром, не выспавшись, я отработал весь день на обычных рутинных работах. Вечером вновь заступил на ночную вахту (стоять всю ночь у телефона по стойке «смирно»). Я надеялся, что в шесть часов утра, когда сменюсь, то отосплюсь и постираюсь. Без десяти шесть появился Илюшко. Придравшись к тому, что телефонные инструкции лежат не на месте, он снял меня с вахты. Это означало, что моё дежурство (наказание) не засчитывается, мне разрешается отдохнуть лишь до подъёма (то есть 10 минут!), после чего я обязан повторить свое наказание сначала.

Система наказаний на Флоте была очень далека от гуманизма. Но даже в ней были определенные ограничения по количеству и очерёдности. Илюшко элегантно их обходил. Так начался один из самых тяжёлых периодов моей военно-морской службы. Я был полностью лишён сна по ночам, работая или стоя на вахте. Илюшко бегал по кораблю и выискивал для меня самые невероятные, грязные и тяжёлые работы, а когда их не было, заставлял меня зубной щёткой чистить гальюны (туалеты). Он стал смазывать маслом скрипящие петли дверей своей каюты, чтобы можно неслышно подойти и снять меня с вахты в очередной раз. Да в этом уже и не было необходимости, я засыпал в любом месте. Сон на вахте считался одним из самых тяжких нарушений дисциплины. Илюшко был доволен. Поскольку у меня не хватало времени на стирку и на мытьё, я ходил весь чумазый в грязной одежде. Меня уже наказывали за это все старшины и офицеры.

Я стал самым недисциплинированным матросом на корабле. Мою фамилию знали все. Обо мне говорили, как о безнадежном случае. Уже явно чувствовалось на затылке дыхание военного трибунала и дисбата. Это становилось делом недалёкого будущего, буквально нескольких недель. Я впал в апатию от хронического недосыпания, что ещё более усугубляло моё положение. Не было даже слабого шанса что-то изменить. Всё рушилось. Одно постоянное желание владело мной — спать, спать, спать...