Жизнь шла своим чередом. Лодки приходили и уходили. Мы набирались практического опыта работы. Я не встречался с Женей, хотя служили на одном корабле. Общались по корабельному внутреннему телефону. Говорили на эзоповом языке. Он предупреждал меня об опасности; когда она появлялась. Это он замерял радиацию. Его данные служили базовой информацией для дежурного офицера: какое именно разрешаемое время нахождения в реакторе устанавливать и заполнять табличку при входе в лодку.

Однажды Женя дал знать, что я должен срочно что-то придумать. Перед окончанием работы я открыл фильтр насоса первого контура и засунул туда один из моих карандашей. Дежурный офицер проверил карандаши на особом стенде. Неожиданно, странно посмотрев на меня, он объявил: «Две недели освобождения от работы». Я понял, что переборщил. За две недели пришлось сделать себе несложное приспособление, для постепенного разряжения карандаша. Пользовался им, когда Женя меня предупреждал.

Закончился второй год моей службы. Всё, вроде, стабилизировалось, и ничто не предвещало беды. Но она пришла. К нам прибыла экспериментальная лодка с жидкометаллическим реактором. Этот реактор нельзя было остановить. Вместо воды там использовался жидкий металл на основе натрия. При охлаждении он легко застывал, и разогреть его было практически невозможно. В одном из механизмов насоса первого контура сломалась двадцатимиллиметровая шпилька (М20). Требовалось немедленное решение. Насос тёк. Провели техническое совещание у начальника завода капитана второго ранга Петрова, с участием главного конструктора лодки. Ни один из них не спустился в лодку расследовать неисправность. Докладывал старшина команды. Офицеры и конструкторы кричали друг на друга. По всем правилам лодку надо было опечатать и отправить в отстой на 20 лет. В конце концов, командование решило послать людей, чтобы высверлить эту шпильку вручную, нарезать новую резьбу, не останавливая реактор. Это была работа часов на пять. Нас — 37 специалистов. Уровень радиации позволял находиться там, в лучшем случае, несколько секунд. Женя позвонил и сказал на этот раз прямым текстом: «Это смерть». Голос его дрогнул.

С нами провели политбеседу. Говорили о долге перед Родиной и американских агрессорах. Все сидели воодушевлённые, чувствовали себя избранными. Нам торжественно разрешили отдохнуть до утра. Накрыли праздничный ужин с шоколадом и вином. Я подошёл к своему другу Толе Шестопалу и пытался намекнуть, что, может быть, игра не стоит свеч, ведь это очень опасно. Я любил Толю. Мы с ним оба с Васильевского Острова. Хороший русский парень и единственный из нас всех женатый человек. Рабочий, с золотыми руками, многому меня научивший. Он обнял меня за плечи и ответил: «Лёнька, ты что! Ты же знаешь, что я не люблю красивых слов, но ведь надо же помочь Родине».

Появилось ощущение, что или я схожу с ума, или все сошли с ума. Случайно посмотрел в зеркало и вдруг увидел там единственные глаза, которые меня понимают. На меня смотрел парень, который думал так же, как и я.

Всю ночь не спал. Вспоминал родителей, брата. У брата родилась дочка Аня. Ей было уже два года, я её ещё и не видел. Умирать не хотелось, да ещё такой смертью. Думал: «А есть ли Б-г?» В этих мыслях прошла ночь.

Утром, перед разводом на работу, как обычно, дежурный офицер ходил по кубрику и проверял порядок в наших рундуках. У меня в рундуке стояла фотография подруги... Офицер посмотрел на снимок и сказал: «Ух, я бы этой бабе вставил!» В голове пронеслось: «Это от Б-га!» — я развернулся и ударил его по лицу! Меня сразу арестовали и дали на месте 10 суток гауптвахты. Могли дать дисбат за то, что ударил офицера. Приняли в расчёт, что я стоял на защите женской чести. По ночам, на гауптвахте, грязный и небритый, я думал о ребятах по команде. Хотелось надеяться, что у них всё обойдётся.

Вернувшись на корабль, я побежал в кубрик. Кубрик был пуст. Матрасов на кроватях не было, кроме моего.

Меня срочно вызвали к начальнику завода капитану второго ранга Петрову. Поднялся в его каюту. Он очень странно посмотрел на меня и спросил: «Ты ведь, кажется, еврей?» Я подтвердил. Он задумчиво сказал: «А ведь, я понял, что ты сделал... Ну, что ж, живи!». Я попросил разрешения идти. Он знаком остановил меня и добавил: «А знаешь ли, что ты теперь единственный, кто у меня разбирается в реакторах?! Иди. Будешь принимать и обучать пополнение».

Так я стал старшиной команды.

Глава 9

ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

Было самое начало июня 1967 года. Начинало теплеть. Мы уже предвкушали лето. Служба текла своим чередом. Лодка сменялась лодкой. Я слыл хорошим техническим специалистом по механике кораблей; включая атомные реакторы. В качестве такового приходилось постоянно участвовать в технических советах. Как на базе, так и на подводных лодках. Технические советы проводились часто. В них принимали участие командиры подводных лодок, командиры БЧ-5 (Боевая Часть №5 — Машинное отделение), начальники технических отделов базы подводных лодок и многие другие. Все они — морские офицеры разных рангов. Из присутствующих я был единственным старшиной срочной службы.

Вопросы, обсуждаемые на совещаниях, касались технического состояния лодок, графика ремонтов, неисправностей двигателей и агрегатов. Решения принимались на месте. Составлялся план ремонта и его сроки. Мы играли в людей военных, деловых и равных, хотя наши ворота были единственными, в которые забивались голы.

Мои прямые командиры слабо разбирались в технике. Они были неграмотными флотскими служаками, профессиональное образование которых (я уж не говорю об общем образовании и культуре) намного отставало от моего. У них не было ни соответствующей подготовки, ни опыта работы. В лодки они не заходили, а к реакторам боялись даже приблизиться: сидели на совещаниях и молчали, чтобы не сказать глупость. Но когда я начинал спорить с командирами лодок, иногда давали мне «прикрытие» своими погонами. Это было, скорее всего, из-за боязни принять на себя минимальную ответственность.

Споры формально велись о сроках ремонта и его объёме. На самом деле, речь шла о времени нахождения моих ребят и меня самого в реакторном отсеке. О возможности переноса части работ на период среднего ремонта, предстоящего на заводе в Полярном. У нас, ремонтников, были разные интересы с командованием подводных лодок. Для нас вопрос всегда стоял либо о количестве радиации, которую мы схватим, либо о времени, которое надо было затратить на выполнение работы (иногда работали несколько суток подряд без сна, хотя не было на это реальной причины). Для них же вопрос стоял только в том, чтобы вовремя доложить командованию и получить новую звёздочку на погоны.

Важно подчеркнуть, что это место — большое плавучее судоремонтное производство. Это был огромный морской гараж, в котором работали сотни моряков срочной службы, набранные из техников и квалифицированных рабочих, «законно призванные в армию», но реально и по самому факту — насильно «рекрутированные» из ленинградских судостроительных заводов и техникумов. В обязанности моей команды входило техническое обслуживание и ремонт всей механической части подводной лодки, включая атомный реактор.

Прошёл год. Я был уже опытным командиром, знающим правила этой неравной игры. Ясно было, когда ситуация позволяла молча принять предлагаемую диспозицию, а когда надо стоять до конца. Цена любого компромисса была однозначна.

Мне уже 64 года — прожил жизнь и успел построить новую профессиональную карьеру в Израиле. Но мне никогда не приходилось принимать столь ответственные и категоричные решения о жизни, здоровье и смерти моих товарищей и меня самого, как тому 22-х летнему пареньку, тогда. В Гремихе...

Кроме технических знаний ему («тому пареньку») требовалось много мудрости в поисках компромисса в абсурдной ситуации... Когда какой-нибудь подводник-держиморда орал на него, потрясая своими погонами капитана первого ранга и пугая его трибуналом. Этот держиморда требовал подвергнуть немедленной опасности ничего ещё не видевших в жизни юношей, мотивируя это любовью к Родине. Или необходимостью обеспечения обороны от американской агрессии. На самом деле его интересовала ещё одна дырочка в погонах, для очередной звёздочки. Такова была действительность. Абсурдная, циничная и мерзкая.