Три дня он вперемежку тесал бревна и взрывал землю – авось Ингер придет завтра. Не беда, если он припасет рыбы к ее возвращению, он не хотел пойти к ней навстречу прямиком через скалы, и пошел кружным путем к рыбалке. Он забрался в незнакомые места в скалах, тут высились серые горы и темно-бурые горы и валялись мелкие камни, тяжелые, словно из свинца или меди. В этих темных камнях могло быть много добра, может, и золото, и серебро, он не знал в них толку, и ему было все равно. Он спустился к реке, рыба хорошо клевала ночью под звенящим комарами небом, опять набралось целое ведро окуней и горных форелей, пусть-ка Ингер посмотрит! Возвращаясь утром тем же кружным путем, каким и пришел, он взял с собой два тяжелых камня со скалы, они были коричневые с темно-синими крапинками и ужасно тяжелые.

Ингер не пришла. Тянулись уж четвертые сутки. Он подоил коз, как в те времена, когда жил с ними один и некому было этим заняться, потом пошел к каменной россыпи и натаскал во двор большие кучи подходящих камней для ограды. У него было много грандиозных затей.

На пятый вечер он лег спать с маленьким подозрением в сердце, но, впрочем, прялка и чесальные доски оставались же тут, да и бусы тоже! Опять пустота в землянке и ни единого звука, часы тянулись долго, и когда, наконец, снаружи послышался какой-то топот, он сообразил, что это ему только почудилось.

– О-ох, Господи! – промолвил он, проникнутый своей заброшенностью, а такие слова Исаак произносил не зря. Но вот он снова услышал тот же топот, а немного спустя что-то промелькнуло под окнами, что-то такое с рогами, живое. Он вскочил, метнулся к двери и увидел призрак.

– Бог или сатана! – пробормотал он, а такие слова Исаак произносил только в крайности. Он увидел корову, Ингер и корову, обе они скрылись в хлеву.

Если б он сейчас не стоял и не слышал, как Ингер тихонько разговаривает в хлеву с коровой, он не поверил бы самому себе, но вот, ведь стоит же он! В ту же минуту у него мелькнуло дурное предчувствие: спаси ее Господь, она, разумеется, необыкновенная, чертовски замечательная баба, но что чересчур, то уж чересчур. Прялка и чесальные доски – куда ни шло, бусы-то, положим, подозрительно щегольские, ну да бог уж и с ними! Но корова, которую она нашла, может быть, где-нибудь на дороге или в загоне – ведь хозяин ее хватится и непременно разыщет. Ингер вышла из хлева и сказала, горделиво улыбаясь:

– А я привела свою корову!

– А-а, – ответил он.

– Я проходила так долго, потому что с ней нельзя было идти шибко по горам. Она стельная.

– Так ты привела корову? – сказал он.

– Да, – ответила она, чувствуя потребность поговорить от сознания своего богатства. – Уж не думаешь ли ты, что я вру! – прибавила она.

Исаак опасался самого худшего, но остерегся высказать свои подозрения и проговорил только:

– Поди, поешь.

– Ты видел корову? Разве не красавица?

– Чудесная. Откуда она у тебя? – спросил он со всем равнодушием, на какое был способен.

– Ее зовут Златорожка. Зачем ты сложил эту ограду? Ты уморишь себя работой, тем кончится. Да пойдем же, посмотрим корову!

Они пошли, Исаак был в одном белье, но это ничего не значило. Они очень тщательно осмотрели корову, осмотрели все отметины, голову, вымя, крестец, бока: красная с белым, тощая. Исаак осторожно спросил:

– Как думаешь, сколько ей лет?

– Думаю? – отозвалась Ингер. – Ей аккурат пошел четвертый год. Я сама ее выходила, и все, кто ее видал, говорили, что отроду не видывали такого умного теленка. Как по твоему, хватит у нас для нее корму?

Исаак начинал верить в то, чего ему так хотелось, и заявил:

– Что касаемо до корма, так корма для нее у нас хватит!

Потом пошли в землянку, поели, попили, посидели. Улеглись спать, разговаривали о корове, о великом событии:

– Разве не красивая корова? У нее будет второй теленок. Ее зовут Златорожка. Ты спишь, Исаак?

– Нет.

– А что до этого, так она меня сразу признала и пошла за мной, словно вчерашний ягненок. Мы с ней часок поспали ночью в горах.

– А-а.

– Придется все лето держать ее на привязи, а то она убежит, потому что корова – она корова и есть.

– Где же она была раньше? – спросил, наконец, Исаак.

– У моих родных. Они не хотели отдавать ее, а ребятишки плакали, когда я ее повела.

Возможно ли, чтоб Ингер умела так замечательно лгать? Разумеется, она говорила правду, что корова – ее. Теперь на усадьбе, во дворе стало важное обзаведенье, можно сказать – ни в чем недохватки! Ох уж эта Ингер, он любил ее, и она отвечала ему взаимностью, они были неприхотливы, жили в век деревянных ложек и были счастливы. «Пора спать!» – думали они. И засыпали.

На утро просыпались для нового дня, и тут всегда находилось то одно, то другое, над чем помаяться, ну да и горе, и радость, такова уж жизнь.

Взять хотя бы для примера эти бревна – не попробовать ли ему сложить их?

По этому поводу, бывая в селе, Исаак смотрел в оба и, надумав план постройки, решил поставить сруб. А разве это ему не до зарезу нужно? Во дворе прибавились овцы, прибавилась корова, коз стало много и будет еще больше, скотина уж не помешалась в своем отделении в землянке, надо же было найти какой-нибудь выход. И лучше приняться за дело сейчас, покамест цвела картошка в ее начался сенокос. Ингер кое в чем ему пособит.

Исаак просыпается ночью и встает, Ингер после путешествия спит, как убитая. Он идет в хлев. Теперь он говорит с коровой не так, что слова переходят в приторную лесть, а тихонько оглаживает ее и исследует во всех местах, нет ли где метки, тавра, положенного неведомым хозяином. Он не находит никакой метки и удаляется с облегчением. Вот лежат бревна, он начинает катать их, поднимает на каменную кладку, прилаживает прорез для окна, большой прорез для горницы и маленький – для клетки. Это было очень трудно, он весь ушел в работу и позабыл о времени. Вот задымила крыша на землянке, вышла Ингер и позвала завтракать.

– Что это ты затеваешь? – спросила она.

– Ты уже встала? – ответил Исаак.

Ох, уж этот Исаак, такой скрытный, но ему нравилось, что она спрашивает, проявляет любопытство и обращает внимание на его затеи. Поев, он перед уходом посидел немножко в землянке. Чего он ждал?

– Да что же это я сижу! – сказал он и встал. – Дела-то ведь хоть отбавляй! – прибавил он.

– Дом, что ли ты строишь? – спросила она. – Неужто не можешь ответить?

Он ответил из милости, он был преисполнен необыкновенной гордости от того, что строит и сам со всем справляется, потому и ответил:

– Ты ведь видишь, что строю.

– Ну да. Так, так.

– Как же не строить? – сказал Исаак. – Ведь вот ты привела корову, надо же ей хлев.

Бедняжка Ингер, она была не так умна, как он, Исаак, венец создания. И было это до того, как она узнала его, научилась понимать его манеру говорить. Ингер сказала:

– Да ведь ты же строишь не хлев?

– Ну, – ответил он.

– Похоже больше, что ты строишь избу. Так оно и есть.

– По твоему так? – сказал он и взглянул на нее с напускным непониманием, даже как будто бы пораженный ее мыслью.

– Да. А скотине останется землянка?

Он подумал с минуту.

– Пожалуй, так оно будет лучше!

– Вот видишь, – победоносно проговорила Ингер, – я тоже не так-то уж проста!

– Нет. А что ты скажешь насчет клетки при горнице?

– Клеть? Тогда будет совсем как у людей. Ох, если б у нас так вышло!

Так вышло. Исаак строил, сколачивал углы и закладывал венцы, одновременно складывая очаг из подходящих камней, но последняя работа плохо у него ладилась, и Исаак по временам бывал недоволен собой. Когда начался сенокос, ему пришлось оставить стройку, ходить по косогорам и косить, огромными копнами приволакивал он домой сено. В один дождливый день Исаак сказал, что ему надо сходить в село.

– Зачем тебе туда?

– Да и сам хорошенько не знаю.

Он ушел и проходил двое суток, вернулся с печкой – паром прополз через лес с плитой на спине.