Я села, прислушалась. Нет, все тихо. Приснилось? Слишком уж ярко для сна…

Вспомнилось пробуждение в начале лета — той ночью, когда прилетела в наши края Зигмондова стая. По коже пробежал холодок. Я встала, подошла к окну.

Под окном стояла лошадь. Черный конь, теряющийся в ночной тьме.

Огрызок луны едва виднелся из-за туч, но все же я разглядела какой-то бесформенный груз на конской спине.

И этот зов… беззвучное отчаянное «помоги», не ко мне на самом деле, в никуда — или прямиком Звериной матери.

Я выбежала, даже не одевшись. Не знаю, что за дикое предчувствие стукнуло меня, но я совсем не удивилась, увидев в седле, бессильно упавшим на шею вороного, — Анегарда.

Разжать его смерзшиеся на гриве пальцы удалось не сразу.

— Слезайте, господин…

Обхватила, потянула на себя. Стащить с седла здоровенного парня, и при этом не уронить его и не упасть самой — не думала, что я на такое способна! Анегард был не вполне без чувств, но все же больше мешал мне, чем помогал. Спасибо, его вороной стоял как влитой, лишь раз или два переступил копытами, — хотя страх и беспокойство благородного скакуна обдавали меня ледяным ознобом, здорово мешая соображать.

Мы ввалились на кухню, и у меня отлегло от сердца: бабушка уже затеплила огонь и поставила греться воду.

— Как хорошо, — выдохнула я, — что ты проснулась.

— Что с ним?

— Не знаю…

Вдвоем мы кое-как усадили молодого барона на лавку. Он пробормотал что-то неразборчивое и окончательно провалился в обморок, навалившись грудью на стол, и бабушка вздохнула:

— Вот и хорошо, нам легче будет. Гляди, в него стреляли. — Из спины Анегарда торчали два глубоко ушедших толстых древка, и я ахнула, представив, что могла задеть их в темноте. — Иди-ка, девонька, перестели свою кровать. Его надо будет уложить и закутать хорошо. А здесь я без тебя управлюсь.

У нас хватало места для гостей — все-таки не халупа деревенская, а баронский охотничий домик! — но я ни на миг не удивилась бабушкиному выбору. В моей комнате даже при открытом окне тепло — ее греет задняя стенка печки; да и не дотащить нам Анегарда до гостевых комнат. И вообще, чем удобней мы его устроим, тем лучше. Я никогда еще не видела серьезных ран, но бабушка рассказывала, и сейчас мне было страшно. Если я правильно понимаю, поставить Анегарда на ноги будет ой как непросто…

Вернувшись на кухню, я поняла, что бабушка не зря меня отослала. При виде окровавленной одежды и на глазах промокающих алым повязок у меня подогнулись колени. Надо же, вроде никогда крови не боялась…

— Приготовила? — отрывисто спросила бабушка. — Берись, поведем.

Кухню наполнял аромат заваренных трав — кроветворка и что-то еще, чего я не смогла определить. Я глубоко вдохнула, успокаиваясь. Все будет хорошо. Сама бы я не справилась, но бабушка… бабушка его вылечит, и сомневаться нечего!

Подхватив с двух сторон, мы кое-как дотащили молодого господина до кровати.

— Еще подушку, — скомандовала бабушка. — Повыше надо устроить, ему дышать тяжело будет.

Анегард очнулся на миг, напрягся. Безумный взгляд метнулся по нашим лицам, молодой барон хотел, кажется, что-то сказать, но снова потерял сознание.

— Травка настоится, поить будешь, — говорила бабушка, укутывая раненого моим одеялом. — Оденься пока, коня его глянь. Дела неважные, Сьюз, с такими ранами всяко повернуться может. Придется тебе завтра в деревню сбегать, пусть Рольф в замок скачет…

Как во сне, я стянула ночную рубашку. Белая ткань измазалась кровью, и я с трудом подавила рыдания. Оделась, вышла к вороному. Чудо, он оказался цел. Только дрожал крупной дрожью, и весь был в мыле, словно на галопе от самого Оверте сюда летел. Я завела его в сарай к Злыдне, расседлала, путаясь дрожащими пальцами в пряжках и ремешках. И все-таки расплакалась, уткнувшись лицом в гриву. Вороной переступал ногами, фыркал беспокойно, Злыдня возмущенно орала, взбудораженные Серый и Рэнси крутились у моих ног, а я могла думать только об одном: война все-таки пришла к нам. И первым поразила того, кто должен был нас всех защитить.

Я умылась у колодца: не хотела зареванной показываться. Могла бы не волноваться: кухня была пуста. Ну да, бабушка сидит, наверное, с Анегардом…

На столе валялись две коротких стрелы, измазанных кровью, на лавке — пояс, камзол и рубаха молодого барона. Кровавые пятна расцветили пол и лавку, и я подумала: отмыть бы, пока не засохли. Но сил на уборку совсем не осталось.

Рэнси ткнулся мордой мне в колени, заскулил жалобно.

— Да, — я погладила черную лобастую голову, — ты понимаешь… с хозяином беда… что-то будет, Рэнси…

Снова подступили слезы, и я злобно прикусила пальцы. Хватит уже реветь! Слезами Анегарда не вылечить, и нам всем не помочь, и даже Гарника не дозваться.

Гарника…

Имя капитана отозвалось эхом недавнего воспоминания, моим собственным, но словно чужим голосом: "Рэнси, идем Гарника искать!"

А следом — давним, почти позабытым Анегардовым: "Он дорогу найдет"…

— Рэнси, — прошептала я.

Анегардова пояса как раз хватило обернуть два раза вокруг могучей шеи пса. Я затянула пряжку, провела ладонью под ремнем, проверяя, не туго ли. Рэнси недовольно дергал головой, пришлось его успокаивать, а это не так-то легко, когда у самой поджилки трясутся…

В кармане камзола обнаружился платок. Тонкий, с вышитым в уголке алым медведем Лотаров… как бы не тот самый, которым Анегард мне слезы вытирал…

Намочила в не успевшей высохнуть крови, привязала к получившемуся ошейнику.

— Рэнси, хороший мой… Ищи Гарника… приведи нам помощь, Рэнси!

Я вызвала в памяти понятный псу образ Гарника — запах кожи, металла, коней и чего-то еще, неопределимого для человека, но явственного для собаки. Не отвлекайся, Сьюз… Не трясись, успокойся, иначе пес тебя не поймет!

Найди Гарника, Рэнси… беги в замок и найди Гарника!..

Я повторяла и повторяла, и вслушивалась изо всех сил, ловя ответ. Смутные образы: лес, тропа, замок, двор казармы, ладонь капитана, пахнущая сталью и конским потом… Готовность: бежать, найти, позвать. Умница мой…

Давай, Рэнси, беги!

Гарник поймет, не может не понять.

Бабушка встретила меня тревожным взглядом.

— Все хорошо, — сказала я. — Рэнси в замок отправила.

— Садись, — бабуля встала, уступая мне место. — Пойду питье заварю.

— Как он?

— Скоро очнется. Шевелиться не давай, говорить… ясно, рот ему не заткнешь, но тоже не давай. Скажешь: если жить хочет, пусть молчит и лежит смирно.

Усаживаясь на низкую табуретку рядом с кроватью, я думала, что прекрасно обошлась бы без наглядного урока по лечению боевых ран. Особенно если учиться предстоит на нашем Анегарде.

Пока я устраивала вороного, разливала слезы и налаживала Рэнси в дорогу, бабуля похозяйничала в моей комнате. Передвинула сундук ближе к кровати, на его широкую крышку поставила свечу. Закрыла окно ставнем: это я люблю спать под шорохи и лунный свет, а раненому ни к чему ночная стынь. Вроде мелочи, но комната сразу стала… нет, не чужой, — но и не моей. И потому его милость Анегард в моей кровати ничуть не казался… неподобающим, всплыло в памяти господское словечко. Я лишь мельком удивилась, как мысли о таком могли забрести мне в голову, и тут же забыла о них.

Ровный огонек свечи притягивал взгляд. Он был такой теплый, и свет его — тоже. Намного теплее лунного. Жаль, думала я, что свечи так дороги. Что держать их в доме лекарка может только ради таких вот случаев — когда среди ночи вдруг что серьезное.

Анегард шевельнулся, напрягся.

— Лежи, господин, — я осторожно коснулась его плеча. — Тихо лежи, не шевелись.

— Как я… здесь?..

— Молчи, нельзя тебе говорить! Конь принес, вот как!

— Очнулся? — вошла бабушка, и комнату наполнил запах лечебного отвара. — На-ка, господин, выпей.

Я глядела, как уверенно бабушкина ладонь придерживает голову молодого барона, как ловко бабуля держит кружку — Анегарду только глотать остается, и ни капли мимо. Я бы не смогла, у меня до сих пор руки дрожат. Негодящая из меня лекарка…