— Можно и так, — после чуть заметной заминки согласился Анегард. — Тогда, хозяюшки, спасибо вам за угощение, а мне пора. Заеду завтра, расскажете, как ночь пройдет.

Молодой барон встал; заметная глазу усталость опала с него, стекла, как вода с гуся. Оглядел кухню прищуренным взглядом воина, бросил резко:

— Окна позакрывайте. Еще раз такое увижу, тут же в замок вас отвезу, и сидите там за стенами.

Бабушка покивала; спросила вдруг:

— А вот скажи, молодой господин, в замке у вас все спокойно ли? Никому дурные сны не снятся?

Анегард замер на полушаге. Развернулся к бабуле — медленно, словно через силу. Выдохнул сквозь зубы. Уронил тяжело, как камень на ногу:

— Мне.

И снова они поняли что-то без слов. Бабуля не стала спрашивать, что да как. Почесала кончик носа, выудила из ларя тыковку-горлянку, налила заваренной для меня мяты. Протянула Анегарду:

— Выпьешь на ночь, господин. А завтра привези бутыль поболе, я тебе сделаю, чтоб хоть на боговорот хватило. И заварю, и нашепчу… так-то тоже не дело, вона, глаза красные, сам ровно ужас ночной.

Анегард рассмеялся, бабуля согласно хихикнула. Так и распрощались — со смехом, будто и не беда свела.

Мы с бабушкой вышли на крыльцо — проводить гостя. Смотрели, как садится он на коня, как поправляет копьецо и самострел, чтоб удобно было дотянуться. Как молча уметывают в лес братцы и сестрицы моего Рэнси.

Махнул рукой, тронул коленями бока вороного. Отдохнувший жеребец не артачился, двинул спорой рысью.

Серый, для порядка поворчав ему вслед, недовольно задрал лапу на коновязь: видно, кто-то из господских псов успел пометить.

Я невольно оглянулась: где подарочек, что поделывает? Псень, стоя передними лапами на лавке, подъедал из туеска землянику.

— Ах ты ж, зараза! — вскрикнула я.

Бабушка обернулась так резко, будто ждала увидеть в кухне волка. Охнула, схватившись за поясницу:

— Вот так напугаешь бабку, Сьюз, и… а это еще что?!

— Это Рэнси, — вздохнула я. — Подарил вот… подарочек. — Наткнулась на острый бабулин взгляд и заторопилась, чувствуя, как полыхают щеки: — Бабуль, да ты не думай! Я сама не знаю, что на него нашло, честное слово, всеми богами клянусь! Вот взял и подарил! Сидите, говорит, одни посреди леса, совсем без охраны, не дело… знаешь, как ругался?!

— Не дело честной девушке принимать подарки от господина, да еще такие!

— Ага, попробовала бы ты отказаться! Так посмотрел… думала, прибьет на месте. И ничего, сказал, дурного не думай, просто в лесу плохо, а кто чего скажет, ко мне отсылай. — Я помолчала и добавила тихо: — А в лесу ведь и правда плохо, сама знаешь…

— А земляника? — желчно вопросила моя остроглазая бабуля. Ах, Рэнси, Рэнси, ну что уж тебе было всю ее доесть!

— Ну… тут ведь недалеко. И спокойно было, я послушала…

— Сьюз!

Когда бабуля говорит вот таким вот железным голосом, лучше поскорее умолкнуть. Я и умолкла. Достала с полки чистую глиняную миску, поставила на пол, вывалила туда остатки земляники. Сказала Рэнси: Твое!

— Я думала, ты умная девушка, — выговаривала между тем бабуля. — Я думала, тебя можно оставлять без присмотра. И хватило же ума… Сама ведь ночами криком кричишь, знаешь ведь сама, что в лесу неладно! И куда тебя бесы понесли? А если б, не ровен час, и впрямь сожрали?

— Кто? — не выдержала я.

— Знали б, кто, спокойно бы жили, — отрезала бабуля. — А то ишь, невесть какая нечисть в лесу хозяйнует, а ей все трын-трава! Она у нас всякой ерунды не боится, она, понимаете ли, если уж захочет земляники, то никакой ночной кошмар ее не остановит! Правильно, Сьюз, так и надо! Если в следующий раз тебя съедят…

— Да ладно, ба, — я обняла бабушку, чмокнула в щеку, усадила к столу. — Перестань. Все обошлось, и я больше не буду, вот. Как твоя поясница? Растереть?

Рэнси доел землянику и теперь задумчиво жевал бабулин фартук.

Гвенда нам и правда обрадовалась. Особенно когда узнала, что мы собираемся просидеть ночь с ее малым. Вздохнула:

— Хоть высплюсь!

— Ей тоже постели, — бабуля мотнула головой в мою сторону.

Я хотела было возразить, но бабушка — и откуда она всегда знает то, что я только собираюсь сказать?! — осадила:

— Не спорь, Сьюз! Я знаю, что говорю.

И объяснила, когда Гвенда убежала собирать ужин:

— Ты, Сьюз, будешь спать. Или хоть дремать. А я гляну… сдается мне, девонька, что одно и то же вам с малым снится.

Девонькой бабушка меня звала редко. Только когда очень за меня боялась.

— Чего ты, ба? — тихо спросила я. — Все ведь хорошо?

Бабушка только головой покачала.

Тут прибежал мелкий Ронни, увидал Рэнси, и глаза его полезли на лоб.

— Чего таращишься, — усмехнулась я, — никогда баронских гончих не видел?

— А откуда он у тебя? — хитро спросил мелкий.

— Много будешь знать, судейским станешь.

Ронни презрительно фыркнул. Ох, пойдут по деревне пересуды, уже завтра пойдут!

Захныкал за перегородкой малой. Тут же появилась Гвенда, сказала чуть виновато:

— Кормить пора.

— Так корми, — в голосе бабушки отчетливо послышалось: "мне, что ли, тебя учить?".

Пока Гвенда возилась с сынишкой, пока ужинали, пока Чарри, хозяин дома, неторопливо рассуждал о видах на урожай, а Ронни пытался угостить Рэнси корочкой (псень смотрел жалобно, однако без моего разрешения не брал), — вечер перетек в ночь. За окнами установилась сонная тишина, нарушаемая лишь далеким криком "обманщика пастухов" козодоя да редким взлаиванием собак.

Ронни убежал спать на сеновал. Чарри увел, приобняв, смутившуюся Гвенду.

— Ты смотри, не балуй, — кинула вслед бабуля.

— Да что ж я, не понимаю, — усмехнулся тот.

И мы остались одни с малым.

Безымянный пока мальчишечка, рожденный в день Хранителя стад, сыто посапывал в старой, помнящей его отца и деда дубовой зыбке. Вековой дуб, дерево силы, мужества и долголетия, сохранит малыша от зла; но все же до первого своего храмового дня, без божественного покровительства, дитя уязвимо. Я смотрела на щекастое розовое личико и думала: неужели он тоже, как я и Анегард, видит сны, полные страха и смерти? Бабушка редко ошибается. И если так, если и в этот раз она не ошиблась, значит, у меня, у Анегарда, у этого малыша нет защиты перед неведомым злом?

Холодный озноб пробежал вдоль спины. Я передернулась. Рэнси, как почуял, ткнулся в ладонь мокрым носом. Анегардов псень от меня не отходил. Щедро накормленный, он был благодушен, однако я ощущала исходящую от него привычную настороженность. С такой охраной и впрямь спокойней.

— Ложись, — сказала бабушка. — Только вот глотни сначала.

— Что это? — я качнула тыковку-горлянку; в ее утробе плеснуло незнакомое мне зелье. Защекотал ноздри терпкий запах, кольнуло недовольство: я-то думала, бабулину науку всю уже переняла, ан, выходит, нет!

— Это чтоб спать. Выпей, Сьюз.

Я пожала плечами. "Чтоб спать", мне до сих пор хватало нашепченной мяты, но если бабуля решила дать что-то посильнее — ей лучше знать. Не забыть только расспросить, как домой вернемся…

Вкус зелья оказался горек — едва не выплюнула. Зажав нос, сглотнула судорожно. И провалилась в сон, как в глубокую черную яму с отвесными стенами. Захочешь — не выберешься.

Все там, во сне, было как обычно — но четче и ярче. И намного, намного страшнее. Я бежала в панике, а полная луна предательски швыряла на тропу дрожащую изломанную тень, и сердце мое выпрыгивало из груди. Я зайчонком забивалась под куст, из последних сил сдерживая крик; мнилось, еще миг — и увижу тех, пришедших в наш лес, увижу, узнаю и пойму, как спастись от них. Но упавшая с неба черная тварь прижимала к земле и рвала горло, и не было спасения.

Кажется, я кричала. Кажется, я бормотала сама себе, тщась проснуться: Сьюз, милая, это всего лишь филин поймал зайчонка! Но ужас не отпускал, а гладкие черные стены не давали выбраться. Сон держал меня, и убивал раз за разом, и снова, снова, снова пыталась я разглядеть убийц… тщетно!