Когда одного из серфов поймали с пачкой подстрекательских прокламаций в кармане, маркиз во Дерриваль преисполнился законного негодования. Плохо было уже то, что серф взялся за чтение, ибо грамотность ложится непосильным грузом на мозг человека из низшего сословия, неизбежно приводя к умственной и моральной травме. А то обстоятельство, что памфлеты эти сочинил не кто иной, как мерзкий республиканец Шорви Нирьен (чьи писания особым распоряжением маркиза объявлялись вне закона), было вдвойне возмутительно; так что виновный – легкомысленный фантазер по имени Зен сын-Сюбо – явно попал в серьезный переплет. Теперь он сидел, запертый в конюшне, ожидая допроса и неизбежного наказания. Его счастье, если отделается меньше чем дюжиной плетей. До захода солнца судьба парня будет решена. Среди крестьян на полях и слуг в господском доме ходили самые невероятные слухи.

Дочь маркиза во Дерриваля Элистэ никогда бы не стала забивать себе голову подобной ерундой, если бы не чрезвычайно странное поведение ее служанки – Стелли дочь-Цино. Замкнутая, нерасторопная, безразличная ко всему, иногда просто оскорбительно невозмутимая, эта служанка и в лучшие-то времена не заслуживала похвалы; а с тех пор, как весть об аресте Зена понеслась до замка, у Стелли просто все из рук валилось. Меньше чем за два часа она разбила флакон с духами, второпях опрокинула баночку с пудрой, разорвала кружево на утреннем пеньюаре и сделала такую отвратительную прическу своей госпоже, что Элистэ в отчаянии тряхнула головой, так что кудри ее рассыпались но плечам золотистой волной, как в детстве И все же, поглядев на себя в зеркало в массивной позолоченной раме, Элистэ была вынуждена признать, что эта детская прическа очень ей шла. Волосы были одной из главных ее прелестей, а как можно еще нагляднее продемонстрировать их завидную шелковистость и невероятную длину? Кроме того, колечки, упавшие на чистый белый лоб, придавали какую-то особую выразительность и блеск ее серым глазам, самым большим в провинции, если не во всем Вонаре. В свои семнадцать лет Элистэ ужасно не хотелось казаться наивным ребенком, она стремилась выглядеть взрослой. Но все же нельзя было отрицать, что в обрамлении этой пышной копны медовых волос ее лицо (по форме напоминавшее сердечко) смотрелось прелестно. Она решила не подбирать волосы, по крайней мере сегодня. Так что эта угрюмая негодница Стелли, хоть и ненамеренно, оказала ей услугу.

В зеркале почти целиком отражалась залитая солнцем спальня – во всем ее беспорядке. На полу стояли раскрытые коробки и сундуки. На креслах и подоконниках грудами лежали платья, нижние юбки, кружевные косынки, шали и манто, шарфы, перья и ленты. Шляпные коробки были свалены в кучу у стены, шелковые и шерстяные чулки свешивались из выдвинутых ящиков комода, из секретера, набитого до отказа, торчали веера и перчатки; ботинки, туфли и шлепанцы валялись по всей комнате, в углу возвышался сугроб из скомканных бумажных салфеток. Неделю назад Элистэ было предписано прибыть в столицу Шеррин и занять место фрейлины Чести при дворе королевы; но сборы затянулись – из-за Стелли, которая, как обычно, не проявляла ни старательности, ни рвения. Вот и сейчас, прямо на глазах у Элистэ, служанка грубо скомкала тончайший муслиновый пеньюар и запихнула его в и без того переполненный сундук.

Элистэ охватило раздражение, хотя провинность Стелли и не казалась такой ужасной. Просто Элистэ была абсолютно уверена, что служанка, всего несколькими годами старше ее, делала все это намеренно. Однако одно дело знать, а совсем другое – доказать. Если ее обвинить в злом умысле, Стелли односложно пробормочет, что сделала это не нарочно, и вид у нее при этом будет довольно наглый. Доказать ничего невозможно, да и вообще недостойно опускаться до подобной мелочности. Глубоко вздохнув, Элистэ нарочито спокойно обратилась к служанке:

– Не туда, милая. Вынь, сложи как следует и положи в другой сундук.

Едва заметно пожав плечами, Стелли повиновалась. В каждом ее движении сквозило безмолвное желание оскорбить: прохаживаясь по комнате, она наступала прямо на разбросанные повсюду вещи. Веер из слоновой кости треснул под ее каблуком.

– Вот неуклюжая! – вырвалось у Элистэ, и она тут же пожалела об этом, ибо принадлежала к тому наиболее прогрессивному кругу Возвышенных, где считалось жестоким бранить низшие классы за ограниченный ум или отсутствие способностей – ведь так распорядилась природа.

Однако Стелли осталась равнодушной. Толстокожесть и унылое безразличие, свойственные ее сословию, делали ее нечувствительной к оскорблениям; во всяком случае так казалось со стороны. Чем же в конце концов объяснялся всегдашний дурной нрав служанки? Ведь девушка, обязанная этим нынешним замечательным местом исключительно своему брату – Дрефу, которого очень ценили в семье во Дерривалей, должна благословлять судьбу за подобное везение. «Как же могла Стелли быть столь чудовищно неблагодарной?» – не раз спрашивала себя Элистэ.

Стелли склонилась над открытым ящиком комода и начала копаться там, перекладывая с места на место шпильки и драгоценности – без особой пользы, но с величайшим шумом. Она уронила щипцы для завивки – может, случайно, а может, и нет, – и те с треском грохнулись об пол.

Элистэ вздрогнула и стиснула зубы. Потом, стараясь сдержать раздражение, усилием воли взяла себя в руки. Тут вдруг она поняла, что ею владело не просто раздражение, а самая настоящая неприязнь – неуместное, совершенно неподобающее чувство. Можно обругать бестолкового или неумелого слугу, можно выразить свое неудовольствие или досаду – но нельзя же опускаться до личной антипатии. Однако, как ни странно, относиться к слугам с симпатией не возбранялось. Спокойная снисходительность свидетельствовала о хороших манерах. Многие из друзей и родственников Элистэ милостиво относились к какому-нибудь серфу или слуге, иногда даже испытывая к нему искреннюю привязанность. Да и самой Элистэ всегда очень правился брат Стелли – Дреф, и она жалела – искренне жалела, что через неделю ей придется с ним расстаться. Возможно она даже будет по нему немного скучать. Не была ли эта симпатия, как иногда подозревала Элистэ, несколько чрезмерной, почти нелепой? Нет, конечно же, нет. Дреф ей правился, но в равной степени она была влюблена и в Хасси, рыжую кобылу, на которой ездила почти каждое утро. Элистэ будет очень скучать без красавицы Хасси. И уж просто обожала Элистэ свою модную крошечную болонку по имени Принц во Пух, – девушка даже собиралась взять его с собой в Шеррин. В этих привязанностях не было ничего странного – они лишь свидетельствовали о нежности и несколько искусственной утонченности чувств, которыми отличались взрослые девушки класса Возвышенных. Выказывание какого-нибудь модного чувства во все времена приличествовало девице, считалось чуть ли не правилом хорошего тона; это позволяло Возвышенной даме на мгновение забыть о том, какая огромная пропасть лежит между нею и всеми другими смертными. Однако несмотря на все свое аристократическое воспитание, Элистэ испытывала к своей служанке личную неприязнь. Осознание этого факта вызвало мгновенную реакцию. «Я не возьму с собой в Шеррин эту угрюмую неряху, – пронеслось у нее в голове. – Возьму другую и обучу. Вот крошка Кэрт с молочной фермы – похоже, она смышленая и симпатичная и, пожалуй, подойдет. Надеюсь, Дреф не расстроится, что я прогнала его сестру. А если расстроится, тем хуже для него. Этой негоднице были предоставлены все возможности». Приняв решение, Элистэ сразу же повеселела.