Свейские послы, которые с вечера совсем уже было порешили требовать ответа и, едва рассветет, снаряжаться в обратный путь, отложили отъезд...

А близко к полудню прискакал единым духом на сменных лошадях Ратмир, выдавил из задыхающихся уст долгожданное слово:

— Плывут.

Светлый упорный взгляд князя заблестел. И тотчас все вокруг закипело в действии! Александр Ярославич был из тех людей, что одним своим присутствием взбадривают и словно усиливают человеческие чувства.

За неделю перед тем вечерняя трапеза в доме богатого витебского купца — кожемяки Олексы Петриловича запаздывала. Ждали старшего сына Грикшу с вестями из Новгорода.

Божьей милостью или по другим причинам Витебск оставался пока в стороне от кровавых дорог, проложенных многоплеменным войском, которое закрепило за собою на Руси название татар. Вставая по утрам, солнце приносило с востока худые вести.

Но и закатные межи не обещали покоя. Торговля Олексы Петриловича зависела от того, что случается в мире; он и старался обо всем проведать вовремя.

От сына Олекса хотел знать про здоровье новгородского князя Александра Ярославича, которого уважал. Не будь в Новгороде такого твердого умом и удалого на руку князя, псы ненасытные — рытори закрыли бы мечом путь к морю, русский водяной ход, — а что тогда останется делать им, торговым людям, да и всему Витебску?! Будто жилу резали.

— Отче! Грикша прибыл! — взвизгнула Олёница, сноха.

Ветер прошел по горнице от разлетевшегося в беге сарафана — метнулась к двери, чтобы поскорее увидать мужа: на людях низко поклониться, а в сенях жарко прильнуть к нему.

Олекса сдвинул брови, потому что хоть и понимал женское нетерпение, но и сам был сейчас нетерпелив на новости. Однако промолчал, только кивнул на стол жене, отершей радостную слезу при виде старшего сына — такого румяного, статного, с волосами поперек лба, чуть потемневшими от пота.

Все сели за стол, покрестясь. Олекса сам резал каравай, раскладывая ломти по чину: сыновьям Грикше и Онфиму, невестке Олёнице, слуге Ретешке, да Лихачу с Полюдом, кожемякам, да Матвейцу-скотнику, да девке-холопке. А хозяйка метала из печи горшки с упревшим горохом, вареной говядиной и брюквой с кореньями...

— Ну, пошли в камору, — сказал отец, обтирая рот. И строго приказал домашним: — Нас не кликать, в камору не заходить.

Там он сел на ларь с тайным запором, придвинулся ближе к прорезному окошку, откуда низким лучом светило косое солнце, и, развернув берестяной свиток, что подал сын из дорожной сумы, стал читать вполголоса письмо своего новгородского торгового товарища. В отличие от юнца Онфима, Грикша был посвящен в дела отца. И стоял теперь в задумчивости у низкой притолоки. То, что ему удалось разнюхать в Новгороде, было чревато опасностями и для них, витьбичей. От недавнего неурожайного года, когда сосед соседу хлеба не уломит, новгородцы, видать, уже оправились. Правда, против витебских цены во всем дороже; кожевенный товар сразу пошел в ход.

Татарских сборщиков он там не видел, хотя по другим городам они рыщут. С Литвою князь мирен.

Всем ведомо: с племянником сильного Миндовга Товтивилом, что сел ныне в Полоцке, они свояки по женам, полоцким княжнам сестрам Брячиславнам. Против немцев по Чудскому озеру и на Неве-реке у него стоят дозоры. («Добро, добро, — бормотал Олекса, — от рыторей заслон надо крепкий держать».)

Встретил нежданно Грикша у Неревского конца Егана Кинота, мунстерского купчину, старого знакомого. Тот велел кланяться, передавал особый поклон от жены своей госпожи Кристины. Будто серьги с зернью витебского мастера носит она по сей день на удивление и зависть прочим дамам.

— Хитрит немец, — усмехнулся Олекса. — Про серьги госпожи Кристины сказал, чтоб про другое смолчать. Любо знать, что у него задумано? И не повредит ли в чем нам немцево хитроумство?

В каморе быстро темнело. Просмотр записей за купленный и проданный товар Олекса отложил до утра. Грикша, степенно поклонившись, ушел к своей Олёнице в собственный дом, срубленный ему недавно на отцовской усадьбе.

...Город пробудился. Резко звучало било на торговой площади. Едва одевшись, Олексины чада и домочадцы выбежали на сумеречную улицу.

Синий небесный свет, который ночами затопляет землю, словно большую чашу, медленно поднимался вверх. Начинало развидневаться. Ото всех дворов и усадеб — по ветхим мосткам, открывая плетеные калитки, и по тщательно выложенным подъездам, распахнув ворота на пяточных шипах, — спешили витьбичи. Тревожное било призывало всех.

Олекса Петрилович огляделся: не видать ли зарева? Не занялся ли где пожар? Но город был темен и только жужжал, как вспугнутый улей. С неудовольствием он приметил, что и женщины затесались в толпу: Олёница, пользуясь теснотой, висела на рукаве у Грикши; жена держалась за локоть Онфима. Перед хозяйкой ретиво расталкивали проходящих Лихач-кожемяка и Матвейца-скотник. Ретешка с Полюдом замыкали шествие.

«Кто же остался в дому? — подумал Олекса Петрилович. — Чай, одна девка-холопка?» Но не время было проявлять хозяйский гнев. Кто знает, какое известие предстоит услышать? Вдруг пришел конец тихому житью, накоплению в сундуках добра, хитроумным торговым сделкам — и все собранное развеется прахом, улетит серым дымом?.. Не стоят ли поганые под стенами? Куда уж Витебску оборониться! Град мирный, купеческий; дружина невелика, да и та больше для чести князю Брячиславу.

Олекса Петрилович ставил усадьбу по своему достатку вблизи от верхнего города; идти до Торговой площади ему было недалеко. Другие еще только текли по узким проулкам, а он уже дотолкался до самой середины. Соседи и старшие дружинники, все, как и он сам, люди солидные, седобородые, широкие в поясах, сейчас с кафтанами внакидку, с шапками, нахлобученными кое-как, лишь кивали ему торопливо и снова тянулись взглядами к кучке людей, одетых по-походному...

— Э, да ведь рядом с князем стоит Яков-полочанин, ловчий Александра Ярославича... Случилось что-то уже после отъезда Грикши. Весть военная, потому вестником послан воин. И — спешная. Старого Брячислава подняли с одра, даже света не дождав... — Цепким умом сводя воедино обрывки чужих речей с собственным знанием, Олекса Петрилович пробирался поближе к своему знакомцу. Яков-полочанин возвышался надо всеми: телом был велик и крепок, а чертами мужествен. В Новгороде они встречались как земляки: Брячислав еще недавно звался полоцким князем, хотя сидел уже в Витебске. Купец дарил княжьего приближенного то одной безделицей, то другой; так, на всякий случай. Ясно ведь, что, женив сына на Брячиславне, великий князь Ярослав через то намеревался притянуть Витебск с Полоцком поближе к Владимиро-Суздальской земле, средоточию русскому. Лестно. Боязно. Того гляди кошель заставят развязать. Э, да что тут гадать! Времена стоят грозовые, за воротами все равно не отсидишься. А раз положил ты, Олекса, держаться князя Александра, не трусь, не отступай.

Кивками и осторожным маханьем руки он успел привлечь внимание новгородского посланца; тот велел знаком подойти ему поближе.

— Ай беда какая? — не в силах побороть тревожного нетерпенья, напрямик спросил Олекса.

— На бедах нынче спим, бедами прикрываемся, — уклончиво пошутил Яков. — Однако бог милостив. Не одну беду мечами отводили. Слыхал про свеев? Ярл Биргер, зять короля Эрика, задумал чести себе добыть, отбить у нас емь, что сама пришла под нашу руку для защиты от рыторей. Да то лишь начало! Замах у ярла на Нево и Ладогу, смекаешь, честной купец? На запор Русь посадить хочет.

— От того оборони! — побледнев, воскликнул Олекса. — Не томи, брат Яков, зачем приехал?

— За людьми, за деньгами, — жестко ответил ловчий, смотря ему прямо в лицо. — У Александра Ярославича на Витебск особая надежда. Велел поговорить келейно с кем следует до вече, да недосуг мне было к тебе на усадьбу бечь. Ижоряне, что живут между Вотьской и Лопской пятинами, три дня назад подали весть: море шумно от кораблей. Свеи плывут. Князь решил — ближе всех подмогу можно получить от тестя. За четыре дня витьбичи должны дойти с оружием и припасами. На волоках подставные кони припасены, а на воде все лодьи побережные возьмем под витебцев. Переправим, назад отгонят корабельщики. Урону никому не сделаем. Время дороже живота! Свеи нас не ожидают; пока к берегу пристанут, пока путь осмотрят среди лесных дебрей — ан мы и ударим. Но то бой не последний. Надобно войско большое готовить, ратным доспехом запасаться, в твои кожи ратников обувать. Смекаешь, Олекса Петрилович?