Этот отбельщик обычно стирал белье на берегу большой реки. В ней были глубокие омуты и опасные водовороты, там всегда бушевали волны. И каждый раз, пока отбельщик стирал, его шальной сын, как змея, нырял в воду, будто бы за рыбами, и плавал, как лягушка. Сколько ни кричал ему отбельщик, он только дальше уплывал от берега, и отец дрожал от страха, что сын попадет в водоворот или в пасть крокодила. Но сын не слушал советов и слов отца, вызванных заботой о нем же.

Нет, несчастного счастливым хитростью вовек не сделать, Нет, несчастный не поступит по совету мудреца.

И вот однажды, когда отбельщик занимался своим делом, сын сел на осла и погнал его в реку, прямо в самое глубокое место. Внезапно разыгрались волны, налетел ветер. Сын вместе с ослом стал тонуть. Течение то швыряло их, словно раковину, на дно, то выбрасывало, как щепку, на поверхность. Отбельщик, увидев сына в смертельной опасности, хотел, движимый природным чувством родительской любви, сострадания и сочувствия, кинуться в реку, вытащить сына из пучины, спасти его от ударов злой судьбы, от гибели в волнах и водоворотах. Он бросился в воду и схватил сына, а тот, напуганный до смерти опасностью, вцепился в отца, ибо «тонущий хватается за соломинку», чтобы выбраться из губительного водоворота на спасительный берег. Связав его движения, он невольно втянул отца в водоворот. Сколько ни пытался отбельщик вырваться от сына, все было тщетно, и в конце концов отец и сын отдали сладостные души, растворив их, словно сахар, в воде. Пришлось им проститься с драгоценными жизнями:

— И я, покорная раба, — продолжала невольница, — из чувства преданности и привязанности боюсь, что шах от своего сына пожнет то же, что и отбельщик от своего. Для человека нет ничего дороже его тела, нет ничего ближе ребер, рук и ног. Но тем не менее, если какой-нибудь орган поражает неизлечимая болезнь, то ради излечения соглашаются отрезать или сжечь его, не горюя и не страдая от того, что лишаются его, — ведь в таком случае отсутствие этого органа не будет причинять беспокойства. Поэтому и говорят:

Когда рука не слушает тебя, ее немедля нужно отрубить!

— А всевышний бог велит: *«Возможно, что вы ненавидите вещь, которая является для вас добром, возможно, что вы любите вещь, которая для вас является злом».

Выслушав эти речи, шах отдал приказание казнить сына. Но как только об этом прослышал второй везир, он велел палачу:

— Повремени с казнью, пока я не увижу шаха и не расскажу ему о преимуществах тех, кто не спешит.

И вот второй везир, которому не было равных по мудрости, талантам и знаниям, отправился к шаху с намерением исправить положение. Оказав шаху положенные почести и воздав ему хвалу и славословие, он начал так:

— Благодаря вознесению хвалы Аллаху звезды справедливости шаха восходят и блистают на горизонтах неба правления, все создания покорны и послушны воле падишаха. И дальние и ближние края благоденствуют и процветают под сенью этого царствования, не зная ни отравы насилия, ни зноя бедствий, ни клыков превратностей судьбы. Яд кобры насилия обезвреживается противоядием справедливости; стрелы бедствий, которые выпускает лук злой судьбы, ударяются о щит шахского величия. Пограничные области пребывают в безопасности, все сословия государства — в спокойствии. Устранены всякого рода бедствия и различные несчастия, подданные покоятся в колыбели благополучия, униженные — под сенью покровительства и благожелательности шаха. Все цари земные читают книги нравственных достоинств в его неприступном дворце и у его вознесенного порога, заимствуют оттуда:

— Воистину, существование этого великого человека— следствие милосердия и блага необходимо-сущего. Пред силой его справедливости смирилась гордыня, а вино благодаря порядку в дни его правосудия не причиняет вреда разуму:

Пресветлому ясному уму, у которого заимствует свет *Муштари, у которого может просить блеска солнце, который является ключом ко всем благам страны и гонцом по дорогам державы, с первого взгляда ясно, что созерцание красоты сына — это светильник для утреннего пиршества, ключ к каждой двери. Цветник радости пьет воду из источника его величия, сад веселия получает влагу из родника его красоты и весеннего луга его совершенств. На челе его — отпечаток благородства, лоб сияет великодушием.

— Мольбами и униженными просьбами, произнося *«О, господи, подари мне наследника», испросив у великого престола жемчужину царского моря, соловья шаханшахского цветника — самое дорогое из клада щедрот творца, — не следует проявлять поспешности, намереваясь казнить его по наущению клеветника, женщины соблазнительной, но злоязычной, ибо после подписания приговора раскаяние и горе по поводу смерти сына будут тщетны и напрасны. Дерево, как бы мощны и крепки ни были его корни, можно выкорчевать за какой-нибудь час, но нужны годы, чтобы оно стало плодоносить: для этого необходима и соответствующая погода, и орошение водой, и удобрение — и только после всего этого можно расположиться в его тени и вкусить от его плодов. Если шах поторопится в этом деле, то уподобится тому самцу-куропатке, который погубил без вины верную и преданную подругу. А когда узнал он правду и стала очевидной ее невиновность, то сколько он ни раскаивался в своем поступке, сколько ни печалился, все было напрасно и тщетно, — убитая подруга не ожила, ушедшая супруга не вернулась.

— Как же это случилось? — спросил шах. — Расскажи.

— Рассказывают, — начал везир, — что одна пара куропаток поссорилась с другими, не поладила с ними, обиделась и отделилась. Они полетели из родных краев в чужие, с насиженных мест в незнакомые, и подружились и сошлись там с другими птицами.

Поселились они на горе. Склоны той горы прелестью своею превосходили цветник звезд и лужайку неба. Там они свили себе гнездо в расселине скалы. Климат в тех краях был мягкий и приятный, лужайки прелестны и освежающи. Вокруг росли всевозможные деревья, в долине под горой обитали всякого рода птицы и звери. Из родников текли чистые ручьи, утренний ветерок гулял по равнинам. Воздух был чист и свободен от ядовитых испарений, долы и выси не знали страха перед безжалостными охотниками. Весенней порой букеты тюльпанов на вершинах гор и склонах холмов горели, словно сердоликовые светильники в кельях христианских монахов: