- Кто вы? - спросил я его.

- Пока еще никто, - ответил он.

- Как это понять?

- Не забегайте вперед. Дайте встать всему на свое место. Вы спешите?

- Ну, скажем, спешу.

- Спешить вам я все-таки не советую. Впереди ничего хорошего вас не ждет. Если хотите знать, вы попались в ловушку. Скажите, вы читали Новалиса?

- Нет, не читал.

- Я тоже не читал.

- Так зачем же вы спрашиваете?

- Чтобы знать, с кем имею дело.

Он стал пристально смотреть на меня. Затем он оглянулся и подмигнул. Еще раз оглянулся и еще раз подмигнул.

- Скажите, - вдруг выпалил я, - вы не в родстве с тем дорожным знаком, который предупредил меня о грозящей мне беде?

- Да, - ответил он тихо, - я тоже знак. Но я стал уже почти человеком. А вы из человека скоро превратитесь в символ. - Он рассмеялся. - Не огорчайтесь. Возможно, я только шучу. Но вам не следовало заказывать эту книгу, если вы хотите остаться самим собой.

- Кто вы?

- Вы уже задавали мне этот бестактный вопрос.

- Но вы не ответили мне. Почему-то не ответили. Кто вы?

- Я знак.

- Что это такое?

- Не задавайте наивных вопросов. Вы не ребенок.

- Видите ли... Я долго отсутствовал. Был на звездах. Во время моего отсутствия на Земле что-то произошло. От меня почему-то это скрывают. До меня мельком как-то донеслось, что в человеческое сознание вторглась чужая мысль... Это правда?

- Пока умолчим. Меня никто не уполномочил выдавать тайны, для которых вы еще не созрели.

- А когда же я созрею?

Он рассмеялся. И его манера смеяться показалась мне знакомой. Кого же он напоминал?

Я стал мысленно перебирать в уме и памяти всех своих знакомых. Это была своего рода игра. Я забавлял себя этой игрой еще там, в вакуумах Вселенной, наедине с самим с собой и ужасным молчанием не пожелавшего облечь себя в предметы бесформенного и безвременного мира. Я взывал к своему прошлому, принимая его за точку опоры. Я искал самого себя, словно сомневался в собственном существовании.

Сейчас я стоял в живом и прелестном лесу, наполненном запахами, шорохами, птичьим свистом, звоном бившейся о камни горной реки. Н все-таки я нуждался в точке опоры.

- Не находите ли вы, что я похож на вас? - спросил меня незнакомец.

Да, теперь и я заметил это сходство.

- Ну и что ж. Мне приходилось встречать людей, похожих на меня. Правда, это случалось не часто. И я бы не сказал, что меня это чрезвычайно радовало или забавляло. Меня это всегда ставило в тупик. Люди охотно допускают повторение и подобие всего - вещей, событий, лиц. Но...

- Не договаривайте. Мне все понятно. Моя схожесть с вами должна противоречить логике.

- Логика тут ни при чем, - возразил я, - тут скорее дело в чувствах. Нет ничего страшнее, как увидеть самого себя и вдруг почувствовать, что это только подобие, игра случая. ..

- Игра случая, - перебил он меня, - вы выразились довольно точно. Случай не раз будет играть с вами, коли уж вас угораздило попасть в мир знаков.

- Как это называется, то, о чем вы сейчас говорите?

- Никак.

- Вот тоже. Что называется, объяснили.

- Все предпочитают это никак не называть. Для всего этого еще не нашли названия. Впервые человеческий знак - эта почти ребячья филологическая страсть к называнию - оказался, в сущности, бессильным. У этого нет названья, потому что нет слова, способного уловить и передать его суть. Когда-то нечто отдаленно, очень отдаленно сходное называлось "чтением". Но увы! Вы не просто читатель, всегда способный оторваться от страницы и закрыть книгу. Попробуйте оторвитесь. Выйдите из мира, куда попали по собственной неосторожности. Нет, это вам не удастся, как не удавалось и другим. Сейчас вы тоже, в сущности, знак.

- Я знак?

- Докажите мне, что это не так.

- Но вокруг нас живой мир. Лес. Река. Вот я протянул руку и дотронулся до дерева. Это береза. Такая береза не может быть ни в книге, ни во сне.

- Ну ладно. Вы меня почти убедили. И вы - не знак, и я не знак. Мы обыкновенные люди, попавшие в необыкновенные обстоятельства. Но от этого нам с вами не станет легче. Переверните страницу.

- Я не вижу никакой страницы.

- Мысленно переверните. Вам не хочется? Но вот она уже сама перевернулась.

Между тем декорации сменились. Вместо синего неба и такой же прозрачной реки, затененной лиственницами, я и мой странный собеседник оказались окруженными сырыми толстыми стенами, в душной полутьме.

- Где мы? - спросил я своего собеседника.

- В томской тюрьме. Сейчас тысяча девятьсот девятнадцатый год. Нас с вами подозревают в нелегальной связи с красным партизанским отрядом Лубкова.

- Кто подозревает?

- Колчаковская контрразведка.

- Что же с нами будет?

- Ничего особенного, - ответил он спокойно. - Наверно, расстреляют.

- За что? - спросил я.

- Смешной вы человек. За что? Ни за что. Разве честных людей расстреливают за что-то? Вы ищете логику, причины, следствия. Их не будет. Впрочем, допускаю, они и появятся. Но слишком поздно. После того, как нас с вами расстреляют.

- И вас тоже? - спросил я с некоторой надеждой. - Вы же мне говорили, что вы знак.

- Ну и что? Я мог выдать себя за знак в другой обстановке. Здесь мне никто не поверит. Здесь не верят ничему. Здесь допрашивают, бьют, а потом расстреливают. Расстреливают без суда.

- Но все-таки знак вы или человек?

- Это не имеет никакого значения. Мы в той эпохе, когда знаки и символы занимали еще скромное место. Кто же мне поверит, если я скажу, что я не человек, а только символ, что я только кажусь, а не существую. Я уже испытал физическое страдание, боль. Меня били и допрашивали, пока вы спали здесь в камере. Вот доказательства. Смотрите, у меня выбили два зуба.

Он раскрыл рот и показал мне кровоточащую десну.

- Но вы испытываете боль? У вас есть кровь? Значит, вы не знак, не символ, а человек.

- Да,здесь я превратился в человека.

Понемножку я освоился с полутьмой, в которой пребывала камера. В маленькое решетчатое окошко еле пробивался дневной свет. По-видимому, мы находились в подвале.

Обыденное всегда реальнее прекрасного. Чиновничья канцелярия, вокзал, пропахшая мышами кладовая, больничная койка, тускло освещенный коридор и, наконец, тюремная камера во много раз достовернее, чем тенистый лес или летняя запертая в ущелье прохладная речка.

Лес и ущелье уводят вас в мечту, в сон, чиновничья канцелярия или камера своей осязаемой и обоняемой реальностью не дают вам выйти из времени куда-нибудь на простор.

Я чувствовал не только зрением и обонянием, а всей своей кожей, всем нутром незыблемое существование тесной камеры, в которой я вдруг оказался.

- Может, пора перевернуть страницу? - спросил я своего спутника и соседа.

- Нет, голубчик, - ответил он насмешливо и скорбно, страница не перевернется. Романтика кончилась для нас с вами, началось нечто другое, и от него не спрятаться, не уйти.

И действительно, спрятаться было негде, даже от самого себя. Нас в камере было двое. Пока двое. Иногда я оставался один. Моего соседа уводили на допрос. Выводили молча, не называя. Но однажды его назвали.

- Синеусов! - крикнул ему надзиратель. - Ты что, не можешь встать?

Он действительно не мог встать. Накануне его сильно били.

Его уводили, и тогда я оставался один. Я сидел и ждал, ждал, когда его приведут. После допроса он не в состоянии был говорить. Он лежал молча. Однажды он сказал мне:

- Вы тоже узнаете скоро этого штабс-капитана. Он не сразу начнет вас бить. Сначала почитает стишки собственного сочинения. Выслушайте мой совет. Не ругайте его стишков. И не выдавайте себя за человека двадцать второго столетия.

- А вы действительно Синеусов? - спросил я.

Он удивленно посмотрел на меня.

- Вы повторили вопрос, который он задавал мне.

- Кто?

- Следователь. Штабс-капитан Новиков.