— Жюли, — медленно спросила она, — можешь ли ты мне поклясться, что действительно не знаешь?

— Уверяю тебя…

— Смотри! Я не замечала тебя до сих пор во лжи…

— Что же ты, наконец, думаешь? — тоном, в котором звучали досада и плохо скрытое смущение, вскричала Юлия.

— Я буду думать то, что ты мне скажешь.

— Ты просто невыносима!

— Нет, я только люблю тебя. Я поклялась наблюдать за тобою… на меня напал страх, и я имею подозрения, я тебя предупреждаю — вот и все. Я говорю тебе: не иди навстречу несчастью.

— Какому несчастью?

— Несчастье любить и быть любимой безнадежно.

— Прежде всего, если он меня любит, то это не моя вина! — воскликнула молодая девушка.

— Нет, немножко и твоя. Любят только тогда, когда есть поощрение…

— Значит, ты поощряла графа Льва?

— Это мой секрет, — отвечала Надежда Сергеевна, улыбаясь.

— А если я тебе отвечу так же.

— Это будет признанием.

— Понимай, как знаешь.

— Значит, он тебя любит?

— Что же тут удивительного?

— Конечно, ничего. А ты любишь его?

— Право, не знаю.

— Но ты не уверена, что не любишь его?

— Господи! Что же ты хочешь, чтобы я ответила тебе, что я его ненавижу?

— Нет, я хочу, чтобы ты ответила мне только правду.

— Хорошо!.. Ну, я не люблю его…

— Этого довольно… теперь я спокойна… Но так как я к нему очень расположена и не хочу, чтобы он из-за тебя страдал — я должна предупредить его.

— Предупредить, в чем?

— В том, что ты не любишь его… чтобы он оставил всякую надежду на взаимность и уехал бы отсюда… для своей же пользы.

Графиня поднялась с места.

— Не делай этого! — ухватила ее за руку Юлия. Она вдруг побледнела. Улыбка исчезла с ее лица.

Глаза наполнились слезами.

Надежда Сергеевна посмотрела на нее с нескрываемым беспокойством и снова села на скамейку, усадив и сестру.

Несколько секунд длилось молчание.

— Ах, — сказала она, — вот чего я боялась. Ты его любишь!

— Да, да… — сквозь слезы почти простонала молодая девушка.

— И ты ему это сказала?

— Нет!.. Но…

— Он это знает?

— Я так думаю.

— Бедная моя! Это большое несчастье.

— Разве он не стоит, чтобы его любили? Разве ты можешь сказать что-нибудь против него? Разве сама ты не расположена к нему?

— Совершенно верно… Но отец никогда не согласится…

— Уж и никогда!.. Если все хорошенько попросят… Ты, он тебя всегда слушает… Твой муж… Я, наконец…

Надежда Сергеевна задумалась.

— Я не хотела бы приводить тебя в отчаяние, но также не хочу поддерживать в тебе заблуждение, очнуться от которого было бы ужасно. Но я не думаю, чтобы что-нибудь могло заставить князя Облонского согласиться на то, что он называет "неравным браком" — une mesalliance.

В это время шум раздавшихся вблизи шагов прервал разговор двух сестер.

Это были мужчины, кончившие курить и вышедшие прогуляться.

Старинный барский дом в Облонском был поистине великолепен. Это не только было прекрасное здание, могущее служить достоянием всякого богатого человека, — это был величественный, грандиозный памятник седой старины, красноречиво повествовавший всею внешностью о том, сколько жило в нем славных, доблестных русских вельмож…

Построенный на возвышенности, он господствовал над местностью, и из его окон открывался вид на долину, лес и реку.

Его архитектура, выдержанная в строго готическом стиле, была несколько однообразна и угрюма, но огромные асфальтовые террасы и резные балконы модного стиля, пристроенные уже впоследствии и украшенные цветами и редкими растениями, придавали ему оживление, не нанося, впрочем, ущерба его достоинствам как исторического памятника.

Весь наружный фасад был, кроме того, украшен статуями и барельефами, вышедшими из рук заезжих иностранных художников прошедших времен, забывших подписать свои имена на оставленных бессмертных произведениях.

Такие же статуи из мрамора были в цветнике, разбитом на отлогом спуске от дома к реке, и огромном парке с живописными тенистыми аллеями, зеленеющими лужайками, гротами и мостиками, перекинутыми через искусственные же пруды и каналы.

В старинной части дома сохранились нетронутыми комнаты с обстановкой, древность которой считалась веками, и обширная галерея, где по стенам были развешены портреты во весь рост разных поколений доблестных князей Облонских, ведших свой род от Рюрика. Все остальные княжеские апартаменты были меблированы с поразительной роскошью, могущей удовлетворить самый требовательный современный вкус.

Иностранцы, приезжающие в Москву, считают своей обязанностью посетить и осмотреть дом Облонских, как выдающийся памятник русской истории.

К вечеру дня нашего рассказа в Облонском ожидалось много гостей из Москвы, так как назначен был ежегодно даваемый князем летний бал.

Тотчас же после обеденной прогулки князь Сергей Сергеевич прошел в свой кабинет.

Эта большая и своеобразная комната помещалась в старинной части дома, имела круглую форму и освещалась тремя окнами, выходившими на восток, север и запад.

Три совершенно разные картины открывались перед взором из этих окон, прорезанных в толстых стенах и образующих как бы еще три маленьких комнатки, каждая глубиною в два аршина. С одной стороны темный лес тянулся, теряясь на краю горизонта, целое море зелени, колеблемое порывами ветра; с другой — поля, луга и длинная серебристая полоса реки; наконец, посредине, на довольно значительном расстоянии, мелькали церковь и избы села Покровского.

Стены этого обширного кабинета были заставлены частью книжными шкафами, а частью широкими турецкими диванами, утопавшими в мягких восточных коврах, покрывавших и паркет. Богатые красивые бархатные драпировки обрамляли окна и единственную дверь. У среднего окна, выходящего на север, стоял дорогой старинный письменный стол, заваленный журналами, газетами, визитными карточками и письмами. Все это лежало в изящном беспорядке.

В кабинете было, впрочем, несколько этажерок, уставленных всевозможными безделушками, objets d’arts [Произведение искусства (франц.)], которые скорее можно встретить в будуаре хорошенькой женщины, чем в кабинете мужчины, особенно в возрасте князя Облонского.

Не успел князь войти в кабинет и небрежно опуститься в большое вольтеровское кресло, как в комнату неслышною походкою вошел его камердинер Степан.

Он имел тот же важный и серьезный вид, как и за обедом.

— Степан, — сказал ему князь, уже привыкший к подобной точности своего наперсника, — я сегодня утром гулял так долго недаром…

— Я понял это, ваше сиятельство. Что же, ваше сиятельство довольны встречей?

— Лакомый кусочек! Молодая девушка, почти ребенок… прелестная, очаровательная… волоса, как лен… чудные глаза.

Князь остановился.

— Ваше сиятельство изволили с ней говорить?

— Я провел с ней около часу.

— В таком случае, ваше сиятельство успели ей понравиться.

— Я так думаю.

— Когда же ваше сиятельство ее снова увидит?

— Если захочу, завтра утром.

— И вы пожелаете?

— Нет, не так скоро.

Степан, не изменив серьезного выражения своего лица, молча наклонил голову в знак одобрения.

— Не мешает заставить себя ждать, — продолжал князь.

Со стороны камердинера снова последовало молчаливое согласие.

— Заставить о себе думать… беспокоиться и потом показаться неожиданно. С женщинами только этим и возьмешь. Занимать их ум, возбуждать воображение — в этом все дело.

— Совершенно верно! — почтительно заметил Степан.

— Кроме того, у меня есть еще причина. Я хочу иметь более подробные сведения об этой молодой девушке, прежде чем что-либо предпринять. Я считаю ее вполне невинной, чрезвычайно целомудренной… но я могу ошибаться.

— Я весь к услугам вашего сиятельства. Вашему сиятельству стоит только сказать, о ком идет речь, чтобы я знал, как взяться за дело. Смею думать, что это не крестьянка?