А за ней было то, ради чего он пришел сюда.

Вокруг по-прежнему расстилалась тьма, но он теперь отлично знал путь и поэтому шел быстро, словно торопясь, уверенно. На ступенях очередной лестницы стоял человек с факелом. Он вдруг затрясся и чуть не грохнулся Федору в ноги. Слышно было даже, как стучали его зубы. Откуда-то донесся вопль. Но человек с факелом испугался не этого страшного звука. В трепет его привел вид Федора. И Федор молча прикурил от факела уже давно торчавшую изо рта сигарету. Пустил дым. Человек в кафтане, мягких сапогах, какой-то странной шапке и с алебардой в левой руке, теперь Федор рассмотрел и это, застонал и чуть не выронил факел.

- Митроха Лапоть, - вспомнил Федор.

- Смилуйся! - захрипел стражник.

- Да ты-то тут причем? - зло удивился Федор.

- Верой, правдой...

Федор стряхнул пепел на сырой пол, ничего не ответил и начал спускаться дальше. Низкая сводчатая темница в свете колеблющихся факелов. За крепким дубовым столом, вцепившись в него оцепеневшими пальцами, то ли приподнимаясь, то ли, наоборот, опускаясь, застыл опричный боярин Захарья Очин-Плещеев, один из бесчисленного рода князей Очин-Плещеевых. На столе горела свеча, лежали бумаги, гусиные перья, стояла чернильница, литая, тяжелая даже на вид. Рядом со столом валялись в ногах трое. Четвертый, голый по пояс, разогретый тяжелой работой, стоял и поигрывал обрывком цепи.

- Встаньте! - крикнул Федор. Гул от его голоса раскатился по темнице. Те трое еще ниже приникли к полу. Палач перестал играть цепью. Встаньте, - уже спокойно сказал Федор. - Прошу вас.

На полу началось движение, послышались всхлипывания. Боярин, низко наклонив голову, начал с трудом подниматься.

- Да ты-то сиди, - загрохотал усиленный стенами голос Федора. - А эти пусть встанут. Чего они метут кафтанами пол? Тут за сто лет не выметешь.

Палач загыкал, но под холодным взглядом Федоровых глаз смешался, заклокотал горлом, подавился. Федор взял одного из лежащих на полу за крепкий воротник, приподнял, тряхнул, но тот упорно валился на колени. Два других несмело поднялись, но старательно отворачивались, шмыгали носами. Федор одной рукой рванул валившегося и швырнул его в угол как мешок. Палач засопел. И Федор понял, что того поразила сила, с которой он отбросил пристава. Такой в худом теле пришедшего палач не ожидал. Физическую силу он мерил по себе и теперь мгновенно и навсегда стал верным рабом непонятного.

- Кто? - спросил Федор.

- Федька, - прохрипел боярин Очин-Плещеев. - Михайлов сын... Собака Приклонов,

- Который на Казань ходил? - уточнил Федор.

- Он... собака... Порчу напущает.

- Давно?

Захарья Очин-Плещеев понял по-своему:

- С утра бьемся. Боюсь, отпустит.

- У меня не сбежит! - ощерился палач.

- Душа, душа сбежит! -крикнул боярин и тут же испугался своих слов. Живого надо...

- Чем пытал? - спросил Федор.

- Хы!.. Дыбой... Ручишки-то как верви теперь вьются. Хоть туды, хоть сюды...

- Скотина! - закричал Федор.

- Гы!

- Сам на дыбу пойдешь! - крикнул и Захарья Очин-Плещеев.

- Старался... умаешься тут, - испугался палач.

- Ладно. Открывай. Посмотрим, что можно сделать. - Федор щелчком пустил потухшую сигарету в угол, где все еще лежал пристав.

- Сбегет... - прошептал один из двух писарей.

- У меня не сбегет, - пообещал Федор и повернул говорившего лицом к свече, слегка пригнул. Нет, лицо незнакомо, перекошено, искажено гримасой. Второй сам, не дожидаясь, зажмурился на свечку. - Не знаю, - сказал Федор. - А тот кто? - Он кивнул в угол.

- Не прогневи! - взмолился боярин - Бес попутал!

- Ну-ну!

- Тоже Федька Приклонов. Собака! Два их, два... Пытать прикажешь?

- Помогать будет, - определил Федор. - А вообще-то их три! Три Федьки Приклоновых.

- Мать, пресвятая богородица! - завопил 3ахарья, опричный боярин. Спаси и помилуй!

Федор нагнулся к боярину, поднес к своему лицу свечу.

- Похож, князь?

- Нечистая сила! - заорал Очин-Плещеев, - Сегодня на Приклонова, вчерась на Гниду 3аременного!

- Работа такая, - пояснил Федор. - Будешь похож. Ну что, охлынул? Жила в тебе слабая, князь.

- Господи, спаси... господи, спа... господи...

- Ладно. Пора. Кто будет записывать?

- Худородный писаришко... - вылез из-за спины один из двух, видно побойчее.

- Вот и пиши!

- Приказуй... свят, свят, свят!

Второй тоже взял перо, но оно у него в руках ходило ходуном.

- Чтоб вас... - озлился Федор. - Открывай!

- Преблагой царь! - неожиданно завопил третий из угла н поднялся. - Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их!

- Преблагой, преблагой! - согласился Федор и приказал: - Иди за мной. Вины вычитывать будешь. Да открывай же!

Палач засуетился возле двери, загремел запорами.

- Взглянуть бы, - осмелился опричный боярин Захарья Очин-Плещеев.

- Дойдет очередь, увидишь, - пообещал Федор.

- Видит Бог!- взмолился боярин. - Прегнуснейшие, богомерзкие и кровожадные падут! Как по Малютиной сказке в Подгорецкой посылке Малюта отделал полторы тыщи ручным усечением, а из пищали отделано пятнадцать!

- Открыл?! - в крайнем нетерпении крикнул Федор, не обращая внимания на слова боярина.

- Во, - сказал палач. - Вылеживается. Дыху у него мало.

В тусклом свете нескольких факелов Федор увидел лежавшего на полу человека в окровавленных лохмотьях. Поза его была нелепой, неестественной. Он был в беспамятстве. Втащив в пыточную слабо сопротивлявшегося пристава, Федор притворил за собой дверь, наклонился над тем, кто еще недавно был человеком, пробормотал:

- Федя... Что они с тобой сделали? Не успел, не успел... - Быстро определив на ощупь точки акупунктуры, которые отвечали за общее состояние организма, он пальпацией (надавливанием пальцами) попытался привести Приклонова в чувство. Это долго не удавалось. Тогда он начал ощупывать вывернутые в суставах руки, ловко вправил все вывихи, поглаживанием срастил несколько переломов. Выяснять, что произошло с внутренними органами, не хватало времени, да и дело это было сложное. Приклонов, наконец, пришел в себя. Он слабо застонал, промычал что-то, узко, щелочкой открыл глаза.

- Очнись, Михайлов сын, - попросил Федор. -Уходить отсюда надо.

- Все, - простонал Приклонов. - Отходил свое...

Федор снова занялся точками акупунктуры, по особому надавливая на них, поглаживая, массируя. Пристав, сгорбившись на полу чуть поудобнее, одним глазом наблюдал происходящее. Чудо! Чудо! Господи, спаси и помилуй!

Приклонов уже мог стоять, но вид его все еще был ужасен.

- Иди, Михайлов сын... иди... Там тебя будут ждать.

- Ты кто? - спросил хрипло Приклонов.

- Я - ты.

Приклонов внимательно посмотрел в лицо Федору. Запомнить своего спасителя. И отшатнулся.

- Наваждение!

- Я - Федор Михайлович Приклонов.

- А я?.. Бес меня путает!

- И ты - Федор Михайлович Приклонов. Иди. Пора.

Он приоткрыл дверь пыточной. Та ржаво заскрипела. Палач спал стоя, только цепь валялась на полу. Писари тонко посвистывали носами.

- Вверх по лестнице, - сказал Федор, - по коридору, затем по каменной винтовой лестнице, снова по коридору... Держись рукой стены. Как только камень перейдет в бетон, ты у своих. Понял?

- Бетон? - переспросил Приклонов.

- Бетон, бетон. Поймешь, все поймешь. Прощай, Федор, сын Михайлов. Может, и встретимся еще...

- Храни тебя господь... - сказал Приклонов и, пошатываясь, начал взбираться по каменным ступеням. Он еще ничего не понимал, кроме одного: пыточная осталась позади.

Федор хлопнул дверью. В сводчатой комнате проснулись, испуганно, тягостно.

- Молчит что-то богомерзкий... - начал было Захарья Очин-Плещеев, и тут в пыточной раздался крик. Мороз прошел по коже у палача.

- Лютует шибко. Послабже бы надо.

В пыточной пристав Приклонов вычитывал вины. Федор, приподнятый на дыбе, закричал: