- Ну... тебе, наверное, сюда? - проговорил он, открывая с моей стороны дверку. Я поглядел на убогую дверку в углу... "Вытрезвитель". Ну что ж - он, наверное, прав. Может, хоть там мне дадут воды?

10

Но мечты мои не сбылись.

- На вас, алкашей, воды не напасешься! - таков был грубый ответ коренастой женщины, местной распорядительницы. - Вот, садись пока... в кресло. Сейчас доктор придет, разберется.

Из прошлых посещений подобных мест я помнил, что доктор определяет степень опьянения, а значит, дальнейшую твою судьбу.

Казалось, страшней ничего уже не будет, но - в соседнем кресле я увидел Федю. А я-то думал, что он сейчас высоко! Все мечты рушатся!

- Ну что... со свиданьицем, - мрачно произнес он. Как он здесь оказался? Ведь шел по небесам, я же своими глазами это видел!.. Мерещилось? Я боялся его спросить о судьбе его дочери Люды. Да и что спрашивать? Тут, конечно, где же ей еще быть? И действительно - скоро из-за приоткрытой двери донеслись ее вопли:

- Папа! Папа!

Не дай бог еще кому-нибудь из живущих услышать такой крик - и в таком месте! Федя с мучительной гримасой приподнялся.

- Да сиди! - грубо сказала хозяйка. - Ничего с ней такого не сделают! Перепилась просто. Но пятнадцать суток всем вам светит! - глянула и на меня.

- Папа!

Федя рухнул. Отчаяние овладело и мной. В то время, как мой друг Никита страдает за свое благородство в застенке, а другой мой друг, Игорь, летает в небе, я оказался здесь: кислая вонь, ругань, и помощи неоткуда уже прийти... Даже Федя, который своим огнем вывел нас из кромешной тьмы, когда мы гибли в Ладоге... даже он оказался здесь, и вместе со своей любимой дочуркой!

Зазвонил телефон. Дежурная вышла и, вернувшись, поманила меня. Я встрепенулся. Подул какой-то ветерок. Откуда? Подмигнул зачем-то Феде, потом, идиотски помигивая сам себе в зеркало, пошел. Ты и в тюрьме карьеру сделаешь! Кто это говорил мне? Или я сам придумал?

Привели в культурный кабинет, с фикусом. Начальник - свежий, молодой, румяный, представился:

- Лейтенант Топчий!

- Очень приятно!

Чу! Карьера?.. Но не хотелось бы делать карьеру здесь. И как-то в этой относительной чистоте и порядке вдруг прорвало меня, все страдания последних дней вспомнились, и я зарыдал. Как хорошо - зарыдать, после многих лет напряженных улыбок! И рыдать вдоволь, всласть! Топчий терпеливо ждал, пока я нарыдаюсь. Мягко улыбался. Веет спасением? От кого же это? Пропало, вроде бы, все!

- Поплачьте, поплачьте... Это хорошо. Ведь вы, говорят, сочиняете? нежно Тoпчий сказал.

Говорят? Это кто же, интересно, говорит? - какая-то часть мозга трезво заработала. Кто на помощь пришел? В последние дни реагировал на мои фантазии лишь Коля-Толя, который называл меня "маршалом брехни". Неужели с такой неожиданной стороны пришла помощь? Вот уж - не ожидал! От кого, от кого...

- Тут ваш друг согласился заплатить за вас штраф.

И вошел Коля-Толя. Я чуть было снова не зарыдал - с трудом сдержался.

- Ну, сильно он вас тут мучил? - свысока Коля-Толя поинтересовался.

- Да нет, ничего. - Топчий улыбнулся. - До дому доведете?

- Доведу куда надо! - сурово Коля-Толя сказал.

Я с трудом поднял голову, которая почему-то не держалась, пытался понять, что его слова значат, но так и не понял.

Коля-Толя, вздохнув, вытащил мятые деньги. Вот кто, оказывается, настоящий друг! Я чуть вновь не заплакал. На ярком свету, идущем сквозь окошко (закат?), мухи, облепившие деньги, зашевелились, пытались взлетать, вместе с купюрами. Сердце мое прыгнуло. Лосиные мухи! И те самые деньги, что Коля-Толя выручил зверскими перепродажами лосиной ноги, - бросил их на благородное дело таки! Никите в его застенке было бы сейчас радостно, если бы узнал: действия его приносят плоды! Узнает ли? Только мухи могут ему принести эту благую весть. Я с надеждой глядел на двух, вылетевших в форточку.

Топчий взял деньги.

- А почему... в мухах все? - брезгливо проговорил он.

- Липнут... к хорошему делу, - хмуро пояснил Коля-Толя.

- Ну? - напутственно улыбнулся мне Топчий, сгребая деньги с мухами в стол.

- Там еще... Федя с дочкой, - прохрипел я.

- На Федю я не подписывался! - ощерился Коля-Толя. - Ты сам его разыскал!

Постояв, я сел, что, наверное, обозначало: тогда я остаюсь!

Долгая тишина.

- А... жрите! - Коля-Толя стал еще деньги метать...

"Но ведь хорошее дело не пропадает, - я подумал с тоской, - в том числе и для того, кто это делает? А?"

Пока он счастливым не выглядел. Но все равно, душа моя снова наполнялась слезами, но чистыми, светлыми, радостными. Я с любовью смотрел на него: сколько он подличал, хитрил - и все на благородство ушло! Можно сказать, при великой акции присутствуем тут.

- Приведите Кучумовых, отца и дочь! - с улыбкой скомандовал Топчий, сгребая в ящик деньги и туда же - мyх.

Коренастая его помощница вскоре пришла с Федей и Людмилой. Вид у них был мятый и недовольный. Это понятно. Полное счастье если и наступит, то чуть спустя.

- Идите!.. Вы... боевой офицер! - проникновенно признес Топчий. В глазах Феди сверкнула влага.

- А вы не там сюжеты ищите, господин сочинитель! - крикнул Топчий мне вслед.

Мы вышли на задворки Апраксина двора. Глухие купеческие амбары, пыльные окошечки, свалки тары. Коля-Толя долго шел впереди, не в силах справиться с яростью, простить себе благородство, которое все больше казалось ему глупостью. Когда я, с целью благодарности, настиг его, он отвечал заносчиво и презрительно. Например, начисто отрицал, что мы были в квартире Феди, прыгали с крыши.

- Мандеж! - так оценил он этот сюжет. Из его резких слов выходило, что мы только и сидели в пивной, пока не нагрузились, и нас забрала "хмелеуборочная"... Скудно!

Мы вышли на Сенную. Нет, там не били женщину кнутом, крестьянку молодую, но общее впечатление все равно было ужасающим. В те годы там шло строительство метро, два старых дома стояли треснувши, пoсреди площади, закиданной синей кембрийской глиной, возвышалась мрачная башня с маленьким окошком. Все, что было уже использовано в производстве, валялось тут же: ржавые конструкции, доски, бревна. И в этом хаосе зарождалась новая жизнь: лотки, прилавки, подстилки, уставленные гнилым товаром.

Окольно, балансируя на дощечках над канавами, мы обошли площадь и вышли к каналу.

Катер наш стоит! Мы привольно вздохнули... и тут из рубки вырвался луч фонаря. Из трюма - другой. Из люка каюты - третий. Шмон! Что ищут? Неужели ожерелья? Судя по околышу, мелькнувшему в луче, - видимо, да. Народ серьезный. Никитушка в застенке, ожерелье отобрано, катер обыскивают. Обыскивают, видимо, неофициально: околыш резко выдернулся из яркого луча. Милиционеры действовали слегка воровато... "мундиры голубые"! Стиль нашего времени, увы!

Мы отошли.

11

Ночевали мы в подвале: груды дворницкого песка, на них - картонки. Я спал - пытался спать - у окошка, вровень с землей. Люда, вздыхая, громко шуршала фольгой, разворачивала шоколадку, подаренную папой.

Алкогольный сон не прочный: я проснулся тусклой ранью от шума метлы. От сухого шарканья запершило в горле - к тому же с каждым махом в окошко влетала тучка пыли, и я задыхался.

"Господи! - впервые, наверное, в жизни подумал я. - Если ты существуешь... покажи себя!"

И он - показался! - добавив к сухому шарканью бойкое поскакиванье зубчатой пивной крышечки. И я услыхал.

12

Какое солнце тут, оказывается, включают в пять утра! Щурясь, мы выползли из подвала. Стояли... Проехала поливальная машина, и темные струйки извилисто бежали по асфальту, замедляясь, попадая в пыльный чулок. Мычали голуби, словно кто-то тер губкой по стеклу. Смотреть на свет было больно. Ну что, новый ослепительный день?

- А пойдем - глянем еще на катер! - просипел я... последний романтик! Все вяло пошли. А то - расходиться, терять даже то малое, что нажили мы? Вышли на набережную - и остолбенели!