Снова появилась девушка в белом. Мы встали. Она вызвала следующего. Мы сели. Но Землеройка зашептала:

- Тебя, тебя же!

Дело в том, что я поотвык уже от своего имени. Кличка же моя, надо сознаться, Алкаш. Такая уж мне досталась, хоть пьет в городе каждый третий.

Иду за девушкой по запущенному коридору.

Привела меня в голый кабинетик. За канцелярским столом сидел молодой человек воинственно-скандинавского вида. Он заговорил со мной мягко, неторопливо.

- Простите, у нас не принято так сидеть.

Я не сразу понял, к а к не принято. Потом сообразил: сижу нога на ногу.

Это вредно?

- Это будет... это затруднило бы наши взаимоотношения. Руки, пожалуйста, на стол. На один стук отвечайте левой рукой, на два - правой. Постарайтесь не ошибаться. Внимание...

Стал постукивать облезлой шахматной пешкой по столу. Я старался не ошибаться. Он подсчитал ошибки, записал количество, сказал:

- У нас принято говорить "спасибо".

- Спасибо.

- Пожалуйста.

Смерил давление. Смотрит, чего-то ожидая.

- Спасибо.

- Следите за собой.

- Ну да, простите.

- У нас не принято говорить "ну".

Должен сказать, что эти пустячные запреты - не говорить "ну", не говорить "ага", не сидеть нога на ногу, вставать при появлении девушек в белом - оказались в дальнейшем не так просты, и осваивались с трудом. Первое время надо было являться каждый день, затем через день, потом раз в неделю. Обследовали нас сотрудники, очень молодые и все с высшим образованием, энтузиасты. Результаты обследований поступали на ЭВМ (реакция на световые сигналы, запоминание знаковых сочетаний, разное другое). Расшифровка продолжалась долго, так что в основном мы проводили время в комнате бесед. Причудливая компания здесь собралась.

Но я успел уже привыкнуть к жизни уединенной, общаться мне было затруднительно.

Однако на обследовании мне было сделано замечание:

- У нас не принято держаться от других в стороне. Здесь есть интересные, одаренные люди. Они открытые и общительные, потому что избавляются от своих болезней. Постепенно и вы станете так же открыты и доброжелательны. Но к этому надо приложить усилия.

Сегодня показалось солнце. Кто-то отворил балконную дверь. Все вывалили на балкон. Правда, и смотреть-то отсюда не на что. Захламленный пустырь, заброшенные мастерские...

На этот раз меня обследовала девушка, у которой бил стойкий деревенский румянец.

- Сегодня вам предстоит просто поговорить, - сказала она.

- Спасибо, - сказал я.

"Пожалуйста" не успела сказать, наверное потому, что я поторопился и преждевременно сказал "спасибо".

- Что вас беспокоит?

- Ничего.

- Но что-то, наверное, есть. Хотите же вы излечиться. От чего?

Не хотелось признаваться в том, что я попиваю.

- Хорошо, тогда я буду спрашивать, а вы отвечайте. Просто: да или нет.

Тяжесть на душе?

- Это есть. Именно тяжесть. Особенно когда...

- Следите за собой, просто: да или нет. Чувство безнадежности?

- Бывает. Иногда. То есть не полной безнадежности... Прошу прощения да.

- Отвращения к себе?

- Да. - Отсутствие радости жизни?

- Да.

Она стала проглядывать свои листочки. Так студентки проверяют перед экзаменом, не упущено ли что-нибудь. Наверное, начинающая. Дальше, наверное, начнется по психоанализу, детские травмы, это даже я знаю.

- Расскажите, пожалуйста, о своих родителях.

Я рассказал.

Она ничего не отвечала, лишь записывала это в свою тетрадку. Но странно - мне станови-лось легче.

Правда, во второй раз, когда я отправился сюда уже один, без Землеройки - надо сознаться, заплутался. Иду за небольшой компанией, которая направляется видимо туда же. Долго шли, то вперед, где бывшие мастерские, то назад, где бывшее кладбище, наконец добрались. Куда? В бывший туалет. Словом, едва нашел болотистый ров этот и дом этот бывший.

В чем же заключается наше лечение, спросите вы. Этот вопрос задаю себе и я. Обследуемся и обследуемся. И никаких. Даже иглоукалывание противопоказано. Что же дальше?..

Но потом я понял: лечение - вот оно! Нас пытаются вернуть к тому, что всегда само собой разумелось, было естественным для любого человека. И забыто. Напрочь. Хотя бы к этому вернуть нас! Пускай поначалу внешне. Чтобы с течением времени...

Наш город мал. Вообще все в нашей стране как бы уменьшилось. Областной город стал похож на наш райцентр, а наш райцентр и вовсе... Вечером ни одного огонька в домах, боятся банды Одноухого. Улицы выходят прямо в поле. Зимой снег прикроет завалы мусора. Все станет белым, округлым. Но весной все равно оголится мусорная земля. И никому в голову не придет убрать все это. Вывезти и сжечь, что ли.

А вот этот дом - желтый с облупившейся штукатуркой, с одним окошком в стене - как будто повернулся к улице задом. Этот дом надо миновать осторожно и быстро. Снаружи-то он такой, как все, а внутри живет глава торгованов. И вот, обхожу этот дом незаметно, а он из этого окошка как вперится гипнотическим взглядом и говорит по-дружески:

- Ты что же это?..

А я что, я - ничего, я только бы - пройти мимо и все.

- Прячешься? Боишься, я тебя пить заставлю?

Это верно, боюсь. Теперь мне нельзя, нарушу лечение. Если потянет, я должен даже ночью срочно звонить дежурному Каэма, и он тут же сделает процедуру, вроде укола, и сразу же исчезнет желание выпить.

А он говорит:

- Зашел бы!..

Я, как обычно, при нем мешкаю с ответом. А он, как обычно, этим пользуется. И калитка в бревенчатой ограде уже отворяется.

- Извини за порядок, - говорит. - Живу один. Баб предпочитаю это... А то мало ли, обчистят, потом ищи ее. Верно?

- Верно, - говорю.

Потому что хочется всю разговорную пластинку поскорей провертеть до конца. Мне с ним почему-то неприятно разговаривать. У него кличка "Очковый". Не потому что он носит очки, эта кличка идет от очковой змеи. Такой гипнотический взгляд. Может быть так, загипнотизирует и забудет!

Не забыл. Смахнул со стола ботинок (у него такой сумбур в комнате, что если кто туда и проникнет, то подумает, что он бедный), и достает из холодильника бутылку. И похвалился еще:

- Эстонская!

- Я - пас, - говорю. - Я завязал.

- Неволить не буду.

И достает колбасу и опять похвалился:

- Финская.

Бокалов поставил два: но это опять для того, чтобы похвалиться.

- Чешский хрусталь!

Но налил только в свой. Это обнадежило. Может и правда неволить не станет.

И вот я отсидел, казалось, уже достаточно. И чувствую, он начинает тянуть время. И понимаю, надо бы поскорее позвонить в клинику Каэма. Поднимаюсь прощаться, но сразу же - бдительный взгляд, трезвый еще, в упор.

- Куда?

- Пора.

- Сиди.

И высится надо мной на стуле. Еще и еще наливает себе, а я сижу под его взглядом. Но вот глаза его гипнотически начинают мутнеть - кажется, задремал. Поднимаюсь. Но, подумайте, таращится! Недобро эдак, обиженно. Виртуозно умел обижаться. Этим и брал.

- Да что ты, ей-богу. Спокойно.

Одна задача у него, чтобы я не ушел. Для чего, думаю, ему?

Оказывается, вот для чего. Попросил завтра сходить в торговище, продать платье, настоящее польское, рукава жиго.

- Ты не понимаешь, моих-то все уже знают в лицо.

Понимал я, зачем ему нужен.

- Не могу, - говорю, - не хочу, не умею.

Тут от обиды глаза его прямо увлажнились.

- Ты это... Скажи мне одно: дружба есть или нет? Или это...

Наливает в оба чешских бокала.

- Ты это... Пей.

Я удержался. Ценой неимоверных усилий. Весь сконцентрировался.

Хитроумное это словечко "это"... Простак, мол, он, тугодум. Ты еще и сообразить не успел, чего ему надобно от меня, а он в уме своем проиграл все твои варианты.

На другой день - торговище.

Держу свое кружевное прозрачное так, чтобы было непонятно: продаю или сам купил. Однако дамы видят насквозь, подходят по-деловому, справляются о цене, ахают. День простоял в позорище. Окоченел. Но к вечеру подошла какая-то дурында, теневичка из провинции, что ли, деньги некуда девать? Приобрела!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: