- Ты думаешь, что он оттуда не вернется!
- О, нет! - ответил я. - Я так не думаю. Я думаю иначе: он отправлен туда потому, что так будет лучше для Державы.
- Чем?!
- Да хотя бы тем, что его отъезд еще на некоторое время отсрочит мятеж. А мятежи, как известно, ослабляют государственное устройство, пусть даже эти мятежи замышлены во благо.
- О, да! - засмеялась она. - Это правда! Ибо свержение такого...
- Деспота, как я? - спросил я. - Ты об этом хотела сказать?
- Да, об этом.
- Нет! - тут уж засмеялся я. - И вовсе не об этом. Державные дела тебя не могут беспокоить, ибо для того, чтобы мыслить державно, необходимо хоть некоторое наличие разума, но если человек заполнен только похотью...
Но тут она ударила меня и я не смог договорить, ибо когда меня бьют по лицу, то у меня тут же начинается обильное кровотечение из носа и ушей. Даже несильного удара раскрытой женской ладонью достаточно для того, чтобы лишить меня возможности продолжать связную беседу. Так было и на этот раз я замолчал и стал пытаться остановить платком кровь. Однако руки у меня очень сильно дрожали, и тогда она вырвала у меня платок и все, что надо, сделала сама. А потом уложила меня на скамью, приладила мне под голову подушку, а сама села рядом и гневно сказала:
- Какой позор! Какое унижение! Доколе же все это будет длиться?
Я молчал. Я не мог... Да и не хотел я ей ничего отвечать. Ну почему я должен был жениться именно на ней? Что дал наш брак - военный союз между двумя державами? Торговые выгоды? Или хотя бы любовь? Ничего! Тогда, действительно, зачем весь этот многолетний позор, который я испытываю всякий раз, когда появляюсь на люди? А унижения?! Даже от собственных детей! И я лежал, молчал. Она еще некоторое время посидела возле меня, дождалась, пока я окончательно приду в себя, а после встала и сухо сказала:
- Я была крайне несдержанна, прости.
- Прощать не мне, - ответил я. - Пусть Он простит.
- Я думаю, простит.
- Тогда зачем ты ко мне обращаешься?
- Так, по привычке. Ведь, как-никак, мы вместе уже двадцать лет.
- Да, к сожалению, - с улыбкою ответил я. - А двадцатилетние каторжные работы обычно назначаются...
- Но ведь у нас - пожизненно! - язвительно перебила меня Теодора.
- Ты вновь права. И единственно, чем мы можем облегчить свою участь, так это сократить наш жизненный срок вдвое.
- Что ты с успехом и делаешь! Особенно по отношению ко мне.
Я не ответил - только усмехнулся. Водить с нею беседы совершенно бесполезно. Наверное поэтому даже Твердолобый, бывая у нее, молчит.
Он и в Пустыне был не очень-то общителен. За целый год ни разу не представил мне отчета. И я терпел. А он продвигался все дальше и дальше в пески. Принимая очередного гонца из Южной Армии, я отмечал на карте пройденный Нечиппой путь, построенные им крепости... И видел, как он пусть медленно, но неумолимо приближался к заветной цели. И думал, что если он и действительно сумеет одолеть Великую Пустыню и вторгнется в благословенные южные земли, возьмет там баснословную добычу и вернется, и вновь, как и двенадцать раз до этого, торжественно прошествует по наипольским улицам, то этот его тринадцатый по счету - то есть уже априори несчастливый - триумф может и вовсе вскружить ему голову. А что такое пьяный от успеха, рвущийся к неограниченной власти солдафон? Это катастрофа для Державы! Так как же ее предотвратить, каким - конечно же, только законным - образом остановить сползание общественных симпатий к культу так называемой твердой руки? Вот примерно над чем я тогда долго и безрезультатно размышлял...
Как вдруг известие: идет Старый Колдун, всех жжет, всех убивает, никто не может его задержать...
И мне стало легко! Я успокоился, послал гонца в Пустыню. За ним второго. И Нечиппа клюнул! О, да, Нечиппа храбр, удачлив, мудр. Но мудр по-своему, по-строевому, по-военному. А вот по-житейски он очень глуп и, главное, легко предсказуем. Я изначально знал, что он затеет бунт. И знал, что он будет ждать, пока Старый Колдун ворвется в Наиполь, чтобы потом он, Твердолобый... Х-ха! Но тут я обошел его! А заодно и варваров. Иными словами, я - и только я один! - спас тогда столицу от их двойного нашествия. И плебс благотворил меня, и плебс прекрасно видел, как "этот безмозглый предатель", а именно такими словами они о нем тогда и отзывались...
А ведь "предатель" мог остаться в Южной Армии, войти в благословенную страну, вернуться оттуда победителем...
Но он вошел предателем, изменником, и окружил дворец, снял стражу и вошел ко мне, и угрожал мечом...
Зачем?! Да если бы он тогда просто толкнул меня хоть пальцем, я бы упал и кровью изошел, и...
Да! Ведь я тогда был чуть живой, меня качало, я даже сапоги в тот день не мог надеть - склонился к ним, упал... И потому предстал пред ним в сандалиях. А говорил я с ним - и даже самого себя не слышал, ибо пульс так гремел в ушах, что я боялся, как бы кровь сама собой не хлынула...
Но я это все тогда выдержал, я довел свою речь до конца, он взял вино, выпил - и сразу присмирел, и стал, как верный пес. За это я ему очень благодарен. И вообще, если бы не он, не его помощь, я бы упал тогда, не вышел бы к войскам, а так он вел меня, поддерживал. И поэтому я... Я ж говорил уже - я не злопамятный! Я после повелел, чтобы его не трогали, а отпустили бы на Санти. И легионы я тогда не обманул - всем заплатил, как обещал. И Теодору я...
А мог! А как того хотел! Но дети...
Да! Сыновья мне того не простят. Они пошли в нее - и внешне, и характером. А Зоя - это я. О ней мне Полиевкт сказал:
- Безголовый собрался жениться на ней, это его Старый Колдун так надоумил. Тогда ты, говорит, будешь по крови вровень с ярлиярлом, а твои дети, говорит, смогут претендовать на руммалийский престол.
Я засмеялся. После того, как варвары ушли, Полиевкт наладил быструю связь с Ерлполем, и теперь частенько рассказывал мне о всяких тамошних диковинах. Вот и на этот раз он снова не был скучен. Так сказал ему я.
Но Полиевкт, обидевшись, сказал мне так:
- Это не так смешно, как кажется. Старый Колдун снова собирается в поход, и в этот раз, боюсь, все будет намного серьезней. Кроме того, я имел немало бесед с весьма и весьма сведущими людьми, и вот что любопытного...