ГЛАВА VIII

- Ты уверен, что в рейд следует идти именно тебе?

В конце-концов, ты еще не завершил реадаптационный

курс, причем, по правде говоря, уже не в первый раз...

- Уверен. А с реадаптацией успеется и после

рейда. Он ведь не должен быть длительным.

- Хорошо, при обсуждении я проголосую

"за". Но, надеюсь, хоть на этот раз ты никого нам

не привезешь?

- Надеюсь - привезу.

- Ну да, понятно, за этим вы и отправляетесь...

- Я хочу сказать - сверх этого...

- Можешь не опасаться. Рейд - не внедрение,

там у меня учеников не будет.

В ответ на это директор Института согласно кивнул.

Он уже обдумал этот вариант раньше, и был уверен, что

ответ будет именно таким. Но при этом он испытывал

определенную неловкость: и за вопрос, и за ответ.

- И что же теперь? - Ты знаешь ответ. - Знаю. Но все же хотел бы услышать его из уст твоих. - Ну, раз уж "из уст моих"... Во-первых, сейчас тебе предстоит лечиться. Впрочем, это быстро. А потом - период реабилитации. Длительный. - Hасколько длительный? - Hе могу сказать. Как дело пойдет... Такого случая, как с тобой, ведь и не было никогда пpежде. - Мне нpавится, что ты называешь это "случай". И все-таки: сколько времени мне еще предстоит находиться на положении этнографического экспоната? - Зря ты так... - Может быть и зря. Но ты не ответил. - Опять-таки: ты знаешь ответ - по крайней мере, в общих чертах. Стандартный срок работы в Обреченной культуре - три года. Стандартный срок реабилитации после этого - год. Но никто не работал так, как ты: десятки лет, подряд, да еще без связи и без надежды на связь. А поскольку эффект суммируется... - Ясно. В общем, те же десятки лет...Изрядный кусок оставшейся мне активной жизни, если не вся она. - По правде говоря, именно так и обстоят дела. Но это - если говорить о возможности выхода в рейд. А во всем, кроме этого, ты сможещь работать по-прежнему - как и любой из нас, не прошедший курс реабилитации. Пожалуй, завтра и начнем, если врачи позволят. Думаю, ты многое можешь рассказать, воссоздать по памяти... (Долгая пауза. Тишина такая, что можно услышать, как летит комар - но нет здесь комаров). - Да, воссоздать по памяти - кое-что смогу. Но ты ведь, конечно, уже знаешь: я стер... - Кончно, знаю. Это стало известно давно, еще до рейда. (Снова пауза, на сей раз - короткая, едва уловимая. Такими паузами наполнена мелодия боя, и в неуловимость каждой из них умещается жизнь. Когда противник открылся и будто бы надо рубить его - но вдруг не разумом, а чем-то большим или меньшим, чем разум, понимаешь, что рубить нельзя, а нужно выждать с ударом.) - Как - до рейда? - Да уж так... Впрочем, ты не виноват, ты не мог предусмотреть... (Это еще не выпад. Это - ожидание выпада.) - Чего не мог предусмотреть? - Это выяснилось сравнительно недавно, всего лет пять Реального времени назад. Уже после твоего...исчезновения. Как-то раз пришлось для какой-то работы затребовать из архива одну из старых кассет... К счастью, она уже была скопирована... (Вот он, выпад! Но он следует без малейшего перерыва, в том же ритме, и от этого наносимая им рана еще опасней.) - В общем, оказалось, что после трех тысяч суток непрерывной работы в кассетах стандартного образца наступают необратимые изменения. - Изменения... - Да. Считывать информацию еще можно, а вот стирать, даже выборочно, нельзя. Точнее - именно выборочно и нельзя стирать... При попытке уничтожить ЧАСТЬ информации исчезает информация ВСЯ. (И снова долгая пауза. На сей раз не получается тишины, позволяющей услышать комариный лёт. Ее нарушает хриплое дыхание - короткие, частые, отривистые вздохи. Так дышит тяжелораненный, с трудом пропуская воздух сквозь пробитую грудь.) - Я не знал... - Ты и не мог знать. Успокойся. - Вот почему он тогда... В ночь нашей встречи, в шатре... - Именно поэтому он и хотел тебя остановить. Но не успел, не сумел. В этом нет ни его вины ни твоей. И вообще здесь о вине речь не может идти. (Опять пауза, на этот раз не такая долгая. Когда диалог возобновляется, голоса его участников звучат почти спокойно. Точнее - бесстрастно.) - А почему в роли моего первого собеседника выступаешь ты, а не Андрей? С ним все в порядке? - Да, с ним все в порядке. Я же сказал - успокойся. - Когда мы с ним сможем встретиться? - Скоро...

* * *

Первоначально были сомнения насчет того, в какой отдел информатория следует поместить запись этого разговора. В конце концов, она была направлена в отдел "Табу". Это был один из немногих отделов, где хранилась по-настоящему секретная информация. Да что там "один из немногих" - просто единственный! Само существование его было своего рода анахронизмом. Но там, где дело касается Хроноса - без ана хронизмов не обойтись. Но кое-что не было отражено даже в этой записи. Например, никто так и не узнал, что когда был задан последний вопрос, Эннече Асев (а именно он был одним из участников разговора; кто был вторым - догадаться нетрудно), на мгновение опустил глаза, пряча взгляд от своего собеседника. Впрочем, ответил он вполне уверенно. Иначе и нельзя было. Потому что никто не сможет выжить после трех ран, полученных одновременно.

* * *

Первая рана - расставание с теми, кого любил и продолжаешь любить. Расставание - навеки. Вторая рана - весть о том, что не таковы были твои нынешние (нынешние!) современники и не таков был ты сам, как тебе представлялось. Рана, равная утрате части собственной души. И, наконец, рана третья. Та, которая все-таки не была нанесена. Весть о гибели друга, который, чтобы спасти тебя, сразил в бою твое тело. Да и свое - не уберег. Впрочем, тебе все равно предстоит узнать об этом позже. Позже - но не сейчас. Пусть хоть начнут рубцеваться первые две раны. Именно начнут полностью им не закрыться никогда.

* * *

О единственной телесной ране - той, что оставила стрела, пробив лик Медузы на пацире - Эннече даже не думал. Это проблема решаемая. Она уже фактически решена. Полное заживление наступит не далее чем завтра, да и сейчас уже можно вставать, ходить... Сражаться, правда, еще нельзя. Но ведь и нет нужды здесь сражаться. И еще кое о чем Эннече не подумал. Будучи уверен, что лжет,- он сказал правду. Им действительно еще предстояло увидеться. Скоро.

* * *

И еще один разговор происходил почти в то же время совсем недалеко оттуда - в никогда не знавшем плуга участке степи, едва ли не последнем, оставшемся на планете. Горстка людей молча смотрела, как медленно сгущается воздух над ковыльными стеблями и словно из ничего возникает призрак - стационарный мираж. Их много, таких миражей - и в этой степи, и в других местах. Памятники тем, кто не вернулся из Хроноса. Горстка людей - один взрослый и семеро подростков. Они совсем не были похожи друг на друга: кто смугл, кто светлокож, кто на пороге возмужания, а кто - совсем мальчишка. Даже трудно было представить, что могло объединять их в эту группу, странную своей нездешней сплоченностью. Уж, во всяком случае, не то, что все они прислушивались к словам старшего: старший и сам поглядывал на них даже с некоторой робостью. Впрочем, он и не говорил почти ничего. Что тут могли изменить слова? Только что они видели, как творилось над степью священнодействие боя, как высоко, до самого неба взлетев, медленно опускался полумесяц секиры... Это были последние кадры кассеты "Вранголимен - Беловодье". Ну, не последние, конечно - но дальше был только опрокидывающийся небосвод, пыль и комья грунта, выбивемые копытами из покрывала степи. И гибкие стебли хлестали по объективу, временами пятная его красным. Собственно, именно это должен видеть человек, которого волочит за собой по степи потерявший управление конь.Но такой человек, как правило, уже не может ничего видеть. И уж тем более не может он ничего видеть сейчас, когда и с коня-то упал, наверное, уже неживым... Нет, не сейчас он упал с коня. И не несколько минут назад, когда прокручивалась запись. Даже не два дня назад, когда эта запись была доставлена... Больше тысячелетия миновало с тех пор! Взрослый зябко поежился. Ему не в первый раз доводилось присутствовать при траурной церемонии посмертного просмотра кассеты, а кое-кто из его друзей и вовсе сгинул в Хроносе бесследно, не оставив после себя даже таких кадров - но впервые груз времени обрушился ему на плечи словно вещественной тяжестью. "Каково-то паренькам сейчас..." Он бросил взгляд на своих спутников - и испытал повторное потрясение. Да, им явно было нелегко в эти минуты, но не горе было в их глазах, а ярость и ненависть. У всех. Взрослый совершенно не представлял себе, против кого может быть эта ярость обращена. Уж не против него ли? Он вздрогнул, вдруг осознав (тоже впервые!) такую простую, в сущности, даже элементарную мысль. Мысль о том, что для этой семерки мир сейчас выглядит следующим образом: они - и все остальные. Если не весь мир так для них выглядит, то, по крайней мере, нынешний хронопласт - который теперь и их хронопласт тоже, ибо возврат в собственный отрезок хроноса для каждого закрыт. Да и не ждет там никого их них ничего, кроме немедленной гибели. Был в Реальности один человек, который связывал их с нынешним миром. Он и доставил сюда каждого из семерых. Семь учеников - по ученику на Внедрение, по Внедрению на Обреченную культуру. И каждый раз, возвращаясь после Завершения, он прихватывал с собой одного из своих учеников. Только одного - так как стандартная капсула мимикрино одноместная, а значит, с некоторым трудом двое уместиться там могут, но уже трое - нет. Поэтому - одного. Без выбора. Того, кому больше всего хочется жить. Или того, кто рвется умереть. Или просто того,кто в момент Завершения окажется рядом... Это - грубейшее нарушение всех правил, но ни у кого ни разу не хватило духу что-либо возразить. В конце-концов, семь успешных Внедрений - это семь успешных Внедрений. Даже количественно - почти рекорд, а что до качества полученных данных, то тут и вовсе, пожалуй, сравнения ни с кем не будет. Во всяком случае, такова была официальная точка зрения. Нет, не официальная - официально ведь всего этого вообще не происходило - но та, что могла бы стать таковой. В действительности же все все понимали без слов и никакой нужды в оправданиях не было. Каждый работник хронослужбы знал, каково это: работать в амплуа "Учитель" в Обреченных культурах. Вот почему всегда не хватает тех, кто готов согласиться на эту роль. И нет почти никого, кто выдерживал бы в ней дольше одного - двух рейдов. "Мне роль досталась тоже не самая завидная" - взрослый стоял под взглядами семерых, как под обстрелом. Секунды уходили, а он все никак не мог заговорить. Да и что он им скажет? - Кто виноват в том, что все получилось так? - нарушил молчание старший из юношей. (Высок и худ был старший, а лицо его казалось откованным из темной стали. Правую руку он держал на поясе у бедра, словно нащупывая оружие, которого нет.) - Не бывает в таких делах виновных. - В первый раз Учитель специально отправился лишь за тем, чтобы провести кого-то с собой - на выдохе произнес второй из семерых; - В первый раз - и не вернулся сам... (У второго, пожалуй, общая ярость и ненависть была словно приглушена; во всяком случае, при взгляде на его лицо ничто не напоминало отточенную сталь. Но свободный серый свитер - самый обычный свитер из тех, что модны теперь у молодежи - лежал сейчас на его плечах, словно грубошерстный плащсуфа. Тот самый, по которому носители его звались суфиями - вечные странники, маги и врачеватели, мудрецы, всегда осознающие, как далеко им до полной мудрости) - Что мы можем сделать? - продолжал первый, не обращая внимания на его слова. Он словно был нацелен на какое-то решение, совершенно очевидное для семерых, но столь же совершенно непонятное для их собеседника. - Ничего нельзя сделать в таких делах.- ответил взрослый почти теми же словами, что и в прошлый раз.- Ничего нельзя сделать, Ананси... Если он думал, что произнесенное вслух прозвище успокоит старшего из учеников, то он ошибался. Не улыбка появилась на лице Ананси, сына раджи, давно исчезнувшего владыкии давно исчезнувшего княжества Анамнаянджи, а судорожная гримаса: - То, что ВЫ не можете ничего сделать - это я знаю сам. Я спрашиваю - что МЫ можем сделать? И поможете ли Вы нам - или нам придется исполнять свой долг самостоятельно?! - Долг? - Да, долг. Знаешь, такое слово - или вы здесь уже забыли его, равно как и все остальное?! Взрослый даже отступил на шаг - ему показалось вдруг, что все семеро разом бросятся на него. Но они стояли, не шевелясь, плотной группой, и лишь двое словно отделились от нее: двое первых учеников, раньше других попавшие в современный хронопласт и лучше всех разбирающиеся в реалиях Реальности. - "МЫ" - это ведь и твой Учитель, Ананси. Не говори так. ("Он прав" - сказал второй ученик - тот, который был словно в плаще суфия. Но сын раджи даже не оглянулся на него.) - Мой Учитель учил меня искусству боя. И настала пора для меня вернуть этот долг - если сам для себя он его исполнить не смог, а вы, все остальные - не соизволили. Ведь именно для этого ты собрал нас здесь, так? Чтобы мы сделали то, что вы делать разучились. Так? "Вот оно что..." Все они вышли из миров, где убивать привычно - даже более привычно, чем умирать. И уж тем более привычна готовность отнять жизнь у врага, спасая свою жизнь. Или, как сейчас - жизнь близкого человека. Никому из них не приходилось заниматься этим самому, своими руками кроме, возможно, старшего, чье Завершенье наступило в сутолоке жаркой схватки, где он, сын правителя, сражался в первых рядах, нанося и получая удары. Но для каждого этот постулат соершенно неоспорим, естественен. Это - особенность их мироощущения, Пожалуй, не недостаток. Именно особенность. Особенность, которой нет и уже, вероятно, не будет у их потомков-современников, хотя иной раз она ох как бы пригодилась... - Ты ведь должен понимать: он сам сделал свой выбор. И помощи от тебя он бы не принял, даже окажись ты в тот момент рядом. На старшего из семерых эти слова не произвели особого впечатления: - Мое дело - помочь Учителю, пускай он и не желает моей помощи. Не желает - что ж, тем хуже для меня. И для любого другого, кто попробует мне в этом помешать! Вероятно, эта угроза должна была прозвучать комично: мальчишка грозит целой цивилизации! Даже шестеро его товарищей, похоже, не вполне готовы поддержать его (впрочем, пятеро из них едва ли понимают, о чем речь: слишком мал адаптационный период). Но смеяться не хотелось. - Главное - даже не в этом, Ананси... Смотри!