- Сядь рядом, - сказал я.
Он сел. Сразу отвел глаза. И тогда я сказал:
- Мне уже все известно. Но я не виню тебя. И не кляну. И после тоже не предам тебя!
- Что?! - вздрогнул он.
- А то! И не трясись, Щербатым ты не станешь.
- Каким щербатым?
- А таким, которого мы бросили у рыжих. Завтра не твой - мой срок. И я уже готов к тому.
Лузай пожал плечами и спросил... Нехорошо спросил:
- Тогда зачем ты окликал меня?
- Не знаю.
- Знаешь! - вскричал Лузай. - Прекрасно знаешь! Страшишься уходить один, вот и меня с собой тянешь! Вот, думаешь, а вдруг они решат, будто и я с тобой заодин желал прикончить Хальдера! И тогда нас двоих... А! Что и говорить! - Лузай даже махнул рукой. - Не ярл ты, Айгаслав, - подменыш!
Подменыш! Х-ха! Как плетью по щеке! Я подскочил, я вырвал меч!..
Но все-таки опомнился, сел, помолчал, потом сказал:
- А, может, ты и прав. Ступай, Лузай. Я больше не держу тебя.
Он встал. А я сказал:
- Ты, помню, клялся мне на верность. Так я теперь... тебе ту клятву возвращаю. Отныне я тебе никто. Вот так! Ступай.
Лузай пожал плечами и ушел в землянку.
А мне стало легко. Совсем легко! Когда ты только сам себе товарищ, то есть когда ты уже ни от кого не получаешь и не ждешь поддержки, но зато когда тебе нужно думать и заботиться только об одном себе и больше ни о ком, тогда все становится намного проще. Как жаль, что я только сегодня это понял! Подумав так, я встал...
И тут же из землянки вышла Сьюгред и призвала меня на пир.
На этот раз стол был накрыт куда богаче прежнего. И то неудивительно: ведь это же был стол для гостя, а не по покойнику. Меня посадили в красном углу, на почетной скамье. Рядом со мной сидел Лузай. Но не о нем был разговор, а только обо мне. И только в честь меня одного и поднимали они тогда здравицы. Сперва они мне пожелали великое множество острых мечей, потом храбрых врагов... Но о большой воде упоминать не стали. Вместо того Торстайн сказал:
- Не обижайся, гость, но так уже получилось, что больше нам сказать тебе нечего. Это вчера мы много говорили, ибо прекрасно знали Хальдера. А ты для нас - совсем чужой человек. И из чужой страны. И потому нам очень любопытно, кто ты такой и откуда. Так расскажи нам о себе, поведай нам о своих родных местах, о своих родичах, о своих друзьях и своих недругах, и тогда мы с большим удовольствием снова поднимем здравицы.
- А за кого поднимете? - спросил у него я.
- За тех, о ком ты будешь нам рассказывать, - важно ответил Торстайн. - Вот ты расскажешь о своем отце, и мы выпьем за него. О брате и за брата. А о жене - и за жену. И за твою дружину, если таковая у тебя имеется. И даже за твоих врагов, если они, конечно, достойны этого. Ну, слушаем тебя. Итак, отец твой...
- Ярл. Звали его Ольдемар. Он был...
И я им рассказал об Ольдемаре - не все, конечно же, а только о его самых славных победах. За это мы и выпили. Потом я рассказал о ключнице. Сказал, что матери своей совсем почти не помню, а ключница мне заменяла мать, пять лет не отходила от меня, Хальдер ценил ее и жаловал... И выпили за ключницу. Потом... Я, сам не знаю отчего, вдруг так сказал:
- А братьев и сестер я не имел. И не женат пока. Но зато у меня есть невеста.
- И кто эта счастливица? - насмешливо спросил Торстайн.
- Дочь ярлиярла Руммалии. И потому, когда я завершу свои дела у вас, в Счастливом Фьорде, то возвращусь домой и тотчас соберу все свое войско, а войско у меня, как я вам уже говорил, весьма многочисленное и очень надежное, так вот тогда я вновь пойду на Руммалию, сожгу ее дотла, пленю их хвастливого и трусливого ярлиярла Цемиссия, приставлю ему к горлу меч - и он отдаст мне в жены свою дочь! Я привезу ее в Ярлград, она родит мне сыновей. Двенадцать сыновей - потому ровно столько у меня уделов, в каждый удел я посажу по своему сыну, они и будут моими младшими ярлами. А нынешних, мятежных младших ярлов, я всех казню, и после этого только один мой род и будет владеть всею моей землей. И будут сыновья мои по своей крови, по своей знатности равны самим Владыкам Полумира. Вот так-то вот!
- Что ж, это хорошо, это разумно, - сказал Торстайн. - Так выпьем за твою невесту!
Выпили. Один лишь я не пил - задумчиво смотрел на Сьюгред...
Да! И она вместе со мной не выпила! А после...
А после зашумело у них, у всех остальных, в головах - и они стали расспрашивать меня все сразу, наперебой, и обо всем подряд: что мы в нашей стране едим и что мы пьем, и как мы веселимся, и как мы воюем. И я отвечал им со всею возможной подробностью. Потом Торстайн сказал:
- Люди мои! Пора знать честь! Наш гость устал. А завтра у него тяжелый, трудный день!
И пир закончился. Все разошлись. Мне - теперь уже одному - было постелено в трапезной возле огня. Лузая же куда-то увели. Я лег...
И сразу же заснул. И спал без всяких сновидений. Утром проснулся свежий, отдохнувший. И снова никого в землянке в это время уже не было. Я сел, привалился спиною к стене и принялся ждать. Ждал. Ждал...
Явилась Сьюгред. Спросила:
- Ты голоден?
- Нет, - сказал я. - Вернусь, потом поем.
Она вздохнула. Я спросил:
- Боишься за отца?
Она кивнула. Я тогда... Вот тогда я и подумал: а до чего же ты красивая, красивее тебя я никого на свете не видел! Но красота нужна только рабыням. А дочерям свободных людей нужно золото, и чем больше золота, тем это лучше. Вот я вчера рассказывал о дочери Цемиссия. За ней, так говорят, Цемиссий выделил приданого пять больших торговых кораблей-зерновозов, доверху груженых червонным золотом самой высокой пробы. От женихов отбою нет! Но разве можно вас сравнить - тебя и ту ярлиярлову дочь, о которой даже сами руммалийцы, не стесняясь, рассказывают...
И я так и сказал:
- А ты красивей всех! И не нужна мне никакая Руммалия!
И тут я встал, и подошел к ней - совсем близко. Она не отстранилась...
И тогда я ее поцеловал! И обнял!..
Нет! Не обнимал я Сьюгред и не целовал. А лишь сказал:
- И ты будешь богаче всех на свете. Вот, посмотри!
Я развязал кошель, достал тот самый - огненный - диргем, сжал и разжал ладонь... И на ней было уже два диргема! Потом я проделал то же самое еще раз и еще, и еще, и еще! Диргемов а моей руке было уже столько, что они начали рассыпаться на пол!