А.С. Горожанский не только был посвящен во все секреты союза, но вместе со своими друзьями — А. Муравьевым, П. Свистуновым, И. Анненковым играл видную роль в разработке плана действий. Причем приятельские отношения он, как правило, приносил в жертву революционным убеждениям. К примеру, Горожанский безоговорочно одобрил первый вариант плана восстания, по которому предполагалось “вывесть несколько рот на площадь и требовать мнимое завещание, которое будто бы хранится в Сенате, объявить уменьшение лет службы и тем обольстить солдата”. А. Муравьев и Свистунов отвергали “сей проект”, смеялись над ним.[71] Но Горожанский остался при своем мнении.

Через неделю или полторы, когда стало известно об отречении цесаревича, А. Муравьев передал товарищам второй план центра, полученный от Е.П. Оболенского, содержание которого можно выразить одним словом — выступать! Горожанский принял план, Свистунов отозвался о нем, как о пустой затее.[72]

В обоих планах восстания конечной целью декабристов было “установить конституционное правление”, средство достижения цели определено фразой: “вся надежда на войска”.[73]

Вечером 11 декабря А. Муравьев был у Рылеева. От него узнал о подготовке выступления в столице, получил инструктаж и был ознакомлен с планом восстания. Организаторы вооруженного выступления полагали, что Финляндский, Измайловский, Лейбгренадерский, Московский полки и морской экипаж откажутся присягать Николаю, будут выведены на площадь и станут требовать введения конституции. Разгонять их не будут, ибо солдаты “не захотят стрелять по своим”, да и “место не позволит”. Тогда другие армейские части присоединятся к мятежному войску и правительство капитулирует.[74]

Утром 12 декабря состоялось совещание у Горожанского. На нем присутствовали Анненков, Арцыбашев и А. Муравьев. Последний проинформировал о плане революционного выступления, изложенном Рылеевым. От себя сказал, по словам хозяина квартиры, что если Константин откажется от престола, то “тут надо непременно действовать”.[75] Вечером того дня Горожанский и Анненков явились к А. Муравьеву и передали слова Оболенского. Они “были те же самые”, которые А. Муравьев “слышал уже от Рылеева”.[76]

Казалось, жребий брошен, выбор сделан. Петербургская ячейка Южного союза с бескомпромиссной твердостью держала курс на участие в вооруженном восстании.

Все шло бы по плану, если бы в последний момент между кавалергардами и руководителями восстания не образовалась трещина, к которой, впрочем, Горожанский не имел ни малейшего отношения. Причину размолвки объяснил Анненков. “Накануне происшествия 14 декабря” его и Арцыбашева пригласили на квартиру к Оболенскому. От себя и Рылеева, находившегося там же, Оболенский объявил, что они “дали слово не присягать” Николаю, что “должны вместе умереть”, но не изменить клятве. Просил кавалергардов провести работу среди солдат, чтобы они не присягали. Но приглашенные офицеры не дали согласия “умереть совместно” и не обещали поднять свой полк.[77] Чувство неуверенности в успехе восстания сковывало их действия. Они не хотели рисковать и расставаться с личным благополучием, семейными радостями. Академик Н.М. Дружинин говорит о наступившем в конце 1825 года невидимом “внутреннем кризисе” республиканской ячейки.[78] Руководителям восстания еще до событий 14 декабря стало ясно, что рассчитывать на главный полк столичной гвардии не приходится. Поэтому на заключительное заседание, состоявшееся у Рылеева вечером 13 декабря, кавалергарды не были приглашены и не знали точной даты восстания.[79]

На вопрос: “Когда общество предполагало начать свои действия, какими средствами думало оно преклонить на свою сторону войска и произвести революцию?” — Горожанский со свойственной ему на допросах сдержанностью ответил: “О времени, когда начнутся действия, ничего не говорили, а говорили, что дано будет знать в свое время”. Далее последовало изложение типичного декабристского плана военной революции, в которой “солдат пойдет за офицером”,[80] не размышляя и не философствуя.

Можно предположить, что, если бы в последней встрече с Рылеевым и Оболенским участвовал Горожанский — самый деятельный в то время член северного отделения Южного общества и его фактический лидер накануне восстания в Петербурге, результаты совещания для кавалергардской ячейки были бы иными. В отличие от нерешительных и пассивных товарищей темпераментный Горожанский рвался в бой с деспотизмом и готов был взять на себя инициативу в возбуждении “нижних чинов” полка к неповиновению и “бунту”.

Утром 14 декабря к Горожанскому, запыхавшись, вбежали А. Муравьев, Анненков и Арцыбашев. Все трое были в парадных мундирах с эполетами. Они принесли и огорчительные, и обнадеживающие известия. Кавалергардский полк нехотя, из-под палки, но все же присягнул Николаю.[81] Сомнения кавалергардов в законности прав Николая на престол были рассеяны вмешательством командира полка Апраксина, уговорившего рядовых присягать. А вот соседние полки, как свидетельствовала ширившаяся молва, отказались признать самозванца императором. Визитеры попросили Горожанского проехать мимо артиллерийских казарм и конной гвардии, проверить толки, да и вообще узнать, “что в городе делается”.[82]

На санях А. Муравьева Горожанский объехал казармы нескольких гвардейских полков. Вернувшись домой, он живо и картинно в мажорной интонации передал сослуживцам все, что видел и запомнил.

Предоставим слово Горожанскому:

— Еду по Невскому проспекту. Идут конногвардейские солдаты, я подозвал одного унтер-офицера и спрашиваю: “Что, присягали?” — “Присягали”, — был его ответ… Приехав в Измайловский полк, нашел, что там присягают и очень смирно, но только как дошло до имени императора, то и начали шуметь, вот я ту же минуту — в сани, и поехал. Остановился возле Московского полка и спрашиваю: “Что, тут присягают?” — “Нет”. — “Что же, не началась присяга?” — “Нет, остановилась”.

Рассказ восторженно-возбужденного Горожанского произвел очень сильное впечатление на его товарищей. В какое-то мгновение им показалось, что поторопились присягнуть. “Надо у нас что-нибудь сделать!” — вырвалось у слушателей.[83] После небольшой паузы А. Муравьев бросил реплику об измайловцах и московцах: “Вот как действуют, а говорили и спорили со мной, что ничего не может быть”.[84]

Решение созрело мгновенно: попытаться поднять полк, воспользовавшись для этого приказом выступать для подавления “бунта”. Но как убедить присягнувших солдат отказаться от данной ими присяги? Заронить сомнение в верности манифеста и отречении Константина от престола — такая мысль пришла Горожанскому. Офицеры посчитали ее правильной и решили этим воспользоваться, когда полку велят “выезжать”, то есть выступать против восставших.

Когда раздалась команда седлать лошадей, Горожанский тотчас вызвал к себе преданного ему унтер-офицера Михайлова (по формулярному списку Мургина) и поручил склонять солдат к неповиновению, внушать им, что манифест ложный и что Константин вовсе не отказывается от престола. Подобная агитация в эскадронах должна была, по мысли Горожанского, задержать выход полка на площадь и предотвратить соединение его с правительственными силами.