Сразу же активизировалась разведка: требовалось самым детальным образом выявить силы врага и систему его укреплений. Вскоре было установлено, что перед нами две оборонительные полосы глубиной до 12-15 километров каждая, причем главная полоса имела три позиции с широко развитой системой траншей и множеством опорных пунктов. На отдельных участках третья позиция была усилена глубоким противотанковым рвом.

Передний край противника на всем протяжении имел два ряда проволочных заграждений и сплошные минные поля шириною до 200 метров. Все это прикрывалось огнем пулеметов, установленных в бронированных колпаках. Населенные пункты, как правило, были подготовлены к круговой обороне.

Гитлеровское командование, создавая оборонительный рубеж, не без основания опасалось прорыва наших войск к Смоленску. И это опасение в конечном счете оправдалось. Но весной 1943 года у нас не хватало для прорыва ни сил, ни средств. Следовало прежде всего подтянуть тылы. Дело в том, что в результате дружного таяния снегов торфяная почва превратилась в зыбь, через которую не могли пройти ни повозки, ни машины, ни даже танки.

И все же как-то надо было выходить из положения. Я собрал начальников служб дивизии и командиров частей. Было решено проложить своими силами железнодорожную узкоколейку и обеспечить по ней подвоз боеприпасов, оружия и продовольствия. Для строительства путей использовались рельсы и шпалы, штабеля которых сохранились и были обнаружены в лесах: когда-то тут велись лесоразработки, действовала узкоколейная дорога. Одновременно я обратился к командующему 31-й армией генерал-майору В. А. Глуздовскому с просьбой организовать переброску грузов срочной необходимости транспортной авиацией, на что он дал свое согласие. Надо было, наконец, срочно изыскать фураж: в дивизии начался падеж лошадей. Бойцы собирали прошлогодний камыш, раскрывали соломенные крыши бесхозных построек... Тем кони и кормились.

В те дни работники штаба, политотдела и я почти безвыездно находились в подразделениях, личный состав которых оборудовал опорные пункты. На деревьях сооружались наблюдательные вышки и ячейки для снайперов. Совершенствовалась система артиллерийского и пулеметного огня.

* * *

Поздно вечером мы с командующим артиллерией полковником Б. П. Чернобаевым включили радиоприемник. Передавали, как всегда, информацию о положении на фронтах. Затем диктор сообщил взволновавшую меня новость: в Москве состоялась конференция граждан польской национальности, на которой был организован Союз польских патриотов (СПП) под председательством известной польской писательницы Ванды Василевской. Его задачей провозглашалось объединение поляков - верных друзей СССР, готовых с оружием в руках сражаться против общего врага - гитлеровских захватчиков.

Мне запомнился пламенный призыв, с которым Ванда Василевская обратилась ко всем своим землякам, находившимся в Советской России: "В Польшу, на Родину, к родным очагам, - говорила она, - ведет одна дорога - дорога борьбы и работы для победы. И кратчайший путь на Родину идет именно отсюда - из советской земли.

Мы верим, что в ближайшее время сможем под польскими знаменами, плечом к плечу с Красной Армией доказать с оружием в руках нашу любовь к Польше и наше право на Польшу. Будьте же достойны Родины, которая четвертый год борется с оккупантами, обливаясь кровью!.."

Эти слова глубоко запали в мою душу. Признаюсь, я не скоро уснул в ту ночь. Думалось о далеком детстве, впечатляющих рассказах Яна Новака о стране моих предков, ее красивых городах, о тяжелой судьбе польского народа, изнывавшего под тяжким гнетом фашистских захватчиков. И в памяти ожили картины встреч на фронтовых дорогах с поляками, которые горячо желали воевать бок о бок с воинами Красной Армии.

...Осень 1941 года. Поезд мчал нас на Урал, к месту формирования дивизии. Ночь. Короткая остановка в Куйбышеве. В купе было душно, я накинул на плечи шинель и вышел из вагона. За мной последовал один из попутчиков, еще молодой авиатор. На перроне было безлюдно.

- Смотрите! - вдруг тронул меня за локоть летчик и показал в полутьму, где виднелись две фигуры в необычной военной форме и странных фуражках.

- Конфедератки! - сказал я. - Да это же польские солдаты!

Мы подошли ближе, и поляки поприветствовали нас. На рукавах их шинелей темнели повязки с надписью по-польски: "Инспекционный"{5}.

- Где-то поблизости формируется армия генерала Андерса, - заметил мой сосед.

Я хотел было поговорить с поляками, но в этот момент раздался гудок паровоза. Пришлось поспешно вернуться в вагон. И в первый раз за всю поездку мне пришлось пожалеть о краткости остановки.

Зато я был вознагражден в Челябинске, куда поезд прибыл днем. Мы прошлись по платформе, заглянули в здание вокзала.

Сзади вдруг послышалась польская речь, и я оглянулся. К вокзалу направлялась группа мужчин.

- Плютуновый!{6} - крикнул один из них. - Принимай пополнение.

Навстречу им уже спешили двое военных в польской форме, один из которых носил на погонах три нашивки.

Проводив прибывших на вокзал, они сразу же вернулись. Я спросил сержанта, откуда они здесь взялись.

- О-о! - вырвалось у того. - Пан майор говорит по-польски?

Оказалось, что мы встретили польский дежурный пост, который направлял добровольцев-соотечественников на сборные пункты формировавшейся польской армии. Такие посты имелись в те дни на многих железнодорожных станциях Урала. Известие о том, что эта армия начнет боевые действия против гитлеровских войск, наполнило мое сердце радостью. Что касается наших собеседников, то они хотели попасть на фронт как можно скорее, чтобы продолжить битву с врагами своей многострадальной родины. Мы расстались друзьями с мыслью о том, что, может быть, в самом скором времени еще встретимся где-нибудь на фронте.

Встреча, однако, состоялась снова в Челябинске, на том же перроне, когда я, закончив формирование дивизии, возвращался в Подмосковье, где в то время шли напряженнейшие бои. Поляк-сержапт с красной повязкой на рукаве сразу узнал меня:

- Мое ушановане, пане пулковнику!{7} - сразу же повысил он меня в звании, и его лицо расплылось в улыбке.

- Дзень добры, пане плютуновы! - в тон ему ответил я, крепко пожимая как старому знакомому руку. - Как дела? Скоро ли встретимся на фронте?

- Не знаю, когда встретимся, - помрачнел мой знакомый. - И встретимся ли вообще.

- Что такое? Почему такой пессимизм? - продолжал расспрашивать я.

- У нас говорят, что генерал Андерс воевать против немцев не хочет, понизив голос, сказал плютуновыq.

- Как так? - возмутился я. - Не верю. Это - сплетни! Для чего же формируется польская армия, как не для борьбы с фашизмом? Может, у вас людей еще не хватает?

- Людей-то достаточно. Но, говорят, пане пулковнику, будто нас направят потом не на запад, на фронт, а... на юг!

Гудок паровоза не дал нам закончить беседу: мне нужно было спешить к своему вагону. Однако позже я много раз вспоминал слова этого поляка.

...И под Ржевом, в одной из солдатских землянок, я неожиданно услышал польскую речь. Сидя на нарах, молодой солдат, только что прибывший с пополнением из Сибири, читал стихотворение о Варшаве на польском языке. Присев на корточки, его друзья внимательно вслушивались в незнакомые слова, произносимые сибиряком с русским акцентом. Я, естественно, поинтересовался, откуда он знает польское стихотворение. Боец рассказал, что на заводе, где он раньше работал, у него был хороший друг по имени Тадек, беженец из Варшавы, страстно влюбленный в свой город. Он и передал ему стихотворение, написанное русским алфавитом, прося сохранить до встречи в освобожденной Варшаве.

- И таких, как он, поляков в Сибири, на Урале, в Казахстане очень много, - добавил молодой солдат. - Они каждый день измеряют по карте расстояние от линии нашего фронта до польской столицы.

- А чего там вымерять и ждать, - заговорили бойцы. - Шли бы вместе с нами и били фашистов!