- Есть санитар?

Сашин вопрос относился ко мне, хоть он и сам знал, что и санинструктор, который пошел со взводом, остался на пашне, и наша санитарка Лена, лучшая подруга Наташи, тоже где-то там.

Выхватив из кармана гимнастерки санитарный пакет, Саша подхватил девушку на руки и понес ближе к огненному заслону. Я лег на его место за пулеметный щит. Сдвинулся немного вбок от пристрелянного немцами места и, заложив новую ленту, дал короткую очередь. Только теперь заметил, когда хорошо вгляделся через прицел, что вражеские пулеметчики обстреливают нас из амбразур, пробитых в черепичной крыше. Если там у них и каменные стояки рядом, то враги недостижимы для нас. Затухнет, осядет пламя нашего сарайчика, и тогда они увидят, что нас тут всего четверо. Могут обойти с флангов, если вздумают взять в плен. Но и сверху мы для них - открытая мишень.

Надо все же беречь патроны.

Вдруг подскочил к пулемету Саша, оттолкнул меня и так нажал на гашетку, что чуть ли не половина ленты вылетела сразу.

- Как Наташа? - спросил я его, а ленту на момент придержал.

- Давай! - крикнул Саша. - До последнего давай!..

Я понял, что человек в отчаянии и даже не учитывает, что патронов у нас мало. Подал часть ленты и снова спросил про Наташу.

- Подай всю ленту! - вместо ответа приказал Саша. - А сам окапывайся! И глубже, глубже! Скажи хлопцам! Будем занимать круговую оборону.

Сашин голос дрожал, горько прерывался, но командирский тон не терялся. Говорил он правду: ничего другого не оставалось, как вкопаться в пашню и стоять до последнего. Вот только - с чем стоять? Пулеметная лента кончается, запаса нет. У Саши на поясе несколько ручных гранат, у меня в карманах две лимонки. Есть ли что у хлопцев, которые вкапываются теперь вглубь больше от жара близкого пламени, чем от вражеских пуль? Автоматы их вижу - торчат дула из ячеек. А что там у них на поясах или в карманах, мне и раньше не было видно.

Я подал Саше последние патроны, а сам только взялся за лопатку, как услышал, что кто-то очень легко, осторожно дотронулся до моего плеча. Я резко оглянулся:

- Рахмат! Дорогой!..

- Ваше задание выполнил! - едва проговорил боец и положил в изнеможении голову на засыпанную пеплом землю. Парня нельзя было узнать: на носу и на лбу - засохшая и присыпанная землею кровь, на плоских запотевших щеках тоже кровавые подтеки.

- Ты ранен? - тревожно спросил я. - Куда ранен?

Рахмат отрицательно покачал головой:

- Не ранен!.. Не может быть, чтобы ранен!.. Немного царапнулся...

- Кому доложил там?

- Командиру роты. Но он уже сам видел...

- Что он сказал?

- Побежал к пушкарям.

Вражеские пулеметчики усилили огонь, увидев, что горящее строение уже почти не заслоняет нас, крыша обрушилась, а стены обуглились. Пули пробивали сруб, вырывали оттуда уголья и с шипением впивались в пашню. Наш пулеметчик вдруг замолчал. Я повернулся к Саше и увидел, что его на прежнем месте нет. Парень рывком подался вперед, ближе к врагу, и с новой позиции, видимо более прицельной, дал длинную очередь.

- Короткими давай! - крикнул я в отчаянии, будто человек не знает, что надо беречь последние патроны. И, как бы в ответ на мой приказ, Сашин пулемет словно подавился чем-то твердым и заглох. Саша не шевелился.

- Неужели и его убили? - тихо и слабо промолвил, скорее простонал Рахмат. - Весь взвод наш положили... Весь взвод...

Я отчетливо услышал слова Рахмата... Он почти прошептал их, а мне показалось, что сказал громко, на все поле, чтоб слышали и те, что лежат теперь на пашне, если кто-то из них жив...

- Окопаться можешь? - спросил я и подал Рахмату свою лопатку.

- Разве это поможет?.. - послышалось сбоку.

Я не поверил, что это сказал Рахмат. И потом еще:

- Я в счастливый случай верил... Только в случай!.. А теперь...

- Что теперь? - спросил я. Кажется, и громко спросил, но голоса своего не услышал. Что-то заглушило мой голос, и в первый момент я даже не понял что? Заметил только, что Рахмат вдруг поднялся, сквозь посиневшее пламя перед нами глянул на вражеские пулеметные гнезда.

- Наш снаряд! - воскликнул радостно и обеими руками хлопнул себя по бедрам: пыль от его штанов чуть не забила мне нос.

- Ложись! - крикнул я и схватил его за ногу, повалил на землю.

- Не долетел немного, - уточнил Рахмат. - Но ничего! Теперь долетит!

Действительно, следующий снаряд наших артиллеристов угодил в черепичную крышу здания с вражескими пулеметчиками. Я и сам видел, как облако пыли поднялось над крышей, а потом из большой пробоины стал просачиваться дым, наверно, от взрывной смеси.

Саша вдруг выскочил из-под щитка пулемета и с гранатой в руке кинулся к вражескому зданию.

- За мной! - крикнул уже в отдалении и неизвестно кому - видимо, только нам с Рахматом.

Я обрадовался, что Саша жив, но сразу бежать за ним не счел нужным, так как уже видна была победа: враг прекратил огонь сразу после первого нашего снаряда.

Через некоторое время до меня стал доноситься знакомый голос командира роты:

- Вперед, вперед!..

Вскоре он добежал до нашего обгоревшего сарая, лег рядом со мною.

- Это ты?.. Чаротный?.. Командир взвода где?

- Там, где и весь взвод, - с горечью ответил я и оглянулся, надеясь, что увижу хоть кого-нибудь из тех, что неподвижно лежали на пашне: может, кто-то встал на зов командира роты и побежал за ним. Никто не встал. Никто не слышал его призыва...

- Война-а, - вздохнул командир роты.

- Но можно же было сразу выставить гаубицу?

- А кто знал, что так?.. - он запнулся, не найдя нужного слова, и как-то стихийно накинулся на меня: - Ты всегда... Я и раньше замечал эту твою склонность к панике... Слабость!..

- А это? - показал я на пулеметчицу Наташу, которая лежала возле обгоревшего сруба. Глаза ее были припорошены пеплом, и мне представлялось, что они глядят на нас грустно и укоризненно. Одна косичка расплелась и откинулась в сторону... Кончик ее обгорел... Я чувствовал острый запах подпаленных волос...

* * *

Второй поход за хлебом показался мне более упорядоченным, чем предыдущий. Мы раньше вышли, раньше вернулись. И дорога будто бы была короче. Разгрузились еще до обеда, и бойцы из моей хлебной группы, довольные, пошли в столовую.

Вскоре появился в кладовке пожилой писарь, принес свежую раскладку, и мы решили, пока взводных нет, развесить хлеб, чтоб потом выдать без задержки. Взяли первый взвод: одна горка буханок на весах, вторая... Потом одна дополнительная буханка к горке - много, без нее мало. Надо класть по полбуханки. Взял я хлеборезный нож, располовинил буханку и сразу услышал удивленный возглас писаря, а потом уяснил и сам, в чем тут дело: мякиш из буханки почти наполовину был выбран.

- Вы привал в дороге разрешали? - упрекнул меня писарь.

- Нет, что вы!.. Нигде не останавливались!

- Воды попить кого-нибудь отпускали?

Я вспомнил, что это было, но никто же не задерживался ни возле колодца, ни тем более, когда забегал в хату - нагонял строй в ту же минуту. Да и подумать грех, что кто-то из моей группы мог выдрать мякиш из чужой буханки.

- Давайте проверим весь хлеб! - предложил писарь.

Мы начали перекладывать буханки и прежде всего взвешивать их на руках. Нашли еще две буханки полегче. Приглядевшись, заметили на них малоприметные надрезы в нижней корке.

- Что будем делать? - спросил писарь, сняв очки и уставившись глубокими выцветшими глазами мне в лицо.

Я растерянно молчал. Это был такой гадкий и безжалостный "сюрприз" для меня, что я не знал, как на него реагировать, что делать, что сказать? Вдруг почти все мои хлопцы, с которыми я ходил за хлебом, начали представляться мне с набитыми мякишем ртами... Они шли и скрытно жевали... Давились, но жевали... Потому и молчали в строю, что жевали, жевали...

- Придется раскинуть недостачу на все взводы, - предложил писарь. - Ибо если недодадим одному взводу - будет ЧП, потянут в штаб полка. А так - на первый раз, может, и обойдется.