Искать выход и барахтаться — в этом, коротко говоря, и состоит эффект лягушки.

Когда два года назад моя «десятка» выпрыгнула из туннеля вблизи черной дыры, пришлось мгновенно, еще до поступления подробных данных с внешнего информатора бросить кабину в эргоманевр. Вся шутка заключалась в том, что, окажись мы на самом деле за эргосферой, в зоне чистого коллапса, такой маневр лишил бы нас даже нескольких законных мгновений жизни. Но мы выскочили как пробка из бутылки. А потом пришлось месяца три капитально ремонтировать психику — глубокий гипномассаж, и прочее, и прочее… До сих пор не могу забыть вкрадчивый голос профессора: «…в мире нет ничего такого, что имело бы черный цвет… нет такого цвета и быть не может… мир — крепкое ярко-красное полотно… в нет нет дыр… не может быть дыр…»

Н-да… Есть в мире черный цвет, и всяких других цветов в мире сколько угодно, и не такое уж крепкое полотно — дыр хватает… Но говорить о дырах легче всего, выбираться из них гораздо сложней. Как найти спасительный маневр — вот в чем вопрос.

Почему мы ничего не ощущаем — ни тяжести, ни вибраций, ни архангеловых труб?

Во всяком случае, включать генераторы до полного выхода из туннеля нельзя — получилась бы славная вспышка. И нет хуже положения у Испытателя, когда он лишен возможности куда-нибудь двинуться — к земле, к звездам, наконец, к черту на рога… Но что же делать — ползком выбираться из туннеля, что ли?

Обсуждение закончилось, да и обсуждать, в сущности, было нечего. Единственная стоящая идея повисла в воздухе сразу после нашего неповторимого завтрака, и, может, ее невысказанностъ чуть не довела нас до полного краха. Надо выйти из кабины и уносить ноги хоть пешком, хоть действительно ползком. Недурственная сенсация для репортеров — храбрый экипаж тринадцатой кабины по-пластунски преодолевает бета-туннель…

Встаю с кресла и, придерживаясь за все выступы подряд, пробираюсь к выходному отсеку.

— Твое право, кэп, — бурчит Дональд. — Но лучше бы мне пойти. Я поздоровей тебя, кэп, и опыта работы за бортом у меня побольше…

Делаю веселый вид:

— Пойдешь следующим, Дон. Ровно через тридцать минут. Соберешь мои косточки, старина.

Марио через силу улыбается:

— Стоит ли драматизировать…

Стоит ли драматизировать… в самом-то деле — стоит ли? Это же просто, как дважды два. Когда за твоей дверью происходит что-то непонятное, накапливается некая злая сила, не жди, не мучайся, не унижай себя — открой дверь и выйди. Со злой силой, а всякая угрожающая неизвестность — страшная злая сила, надо встретиться лицом к лицу. Она может убить тебя, растоптать, разорвать на части, но ты до последнего мгновения остаешься человеком. И не дожидайся того момента, когда твое убежище начнет сжиматься — не стены, нет, а вязкая оболочка страха. Она залепит глаза и уши, загонит назад в горло последний протестующий крик, распластает, вдавит в землю, заставит воспринять как сладчайшее счастье твое растворение в пакостной луже, коей злая сила удостоила отметить твой порог…

Выходной отсек в полном порядке. Все на месте. Надо влезать в скафандр и двинуться за борт.

Страшновато? В общем-то, да. Можно открыть люк и за исчезающе малую долю секунды рассыпаться на атомы или на что помельче. Но ведь не распадается же стенка кабины. Кажется, на этот раз туннель устроил новую игру — пичкать нас иллюзиями бета-жизни ему надоело, захотелось побаловать нас бета-смертью. Нечто новое и непонятное…

В углу резко метнулась тень — словно лягушка прыгнула. Нет, всего лишь тень руки. А было бы неплохо иметь провожатым какого-нибудь простецкого подмосковного лягушонка. Лучше не какого-нибудь, а именно того, который так напугал Иринку…

Неужели где-то есть эти столетние заболоченные пруды, есть Иринка, нараспев читающая стихи, есть «огромность квартиры, наводящей грусть», есть я без этого нелепого скафандра и вне туннеля, есть лягушонок, который прискакал немного поиграть с красивой тетей Ириной, а его не поняли и испугались…

Не поняли и испугались — самое человеческое сочетание реакций. Сначала лягушонка, потом меня и моего дела. И заболоченные пруды канули куда-то. Одно дело стихи, другое — реальные туннели, откуда так легко угодить к профессору с вкрадчивым голосом.

Иногда пруды оживают, лента памяти заполняется зеленовато-коричневыми колебаниями, солнечными бликами, Иришкиным шепотом…

И сразу, без перехода, словно склеили куски двух разных кинопленок, встает перед глазами первый визит в главный Бета-центр. Отборочное собеседование. Но дело не в нем, оно — стандартное действо в жизни Испытателя.

В вестибюле Центра сразу бросается в глаза презабавная скульптура. И какой шутник придумал поставить здесь эту огромную лягушку из яшмы на золотистом куске масла?

Впрочем, старая притча неплохо вписалась в огромное пространство вестибюля, который в одном из телерепортажей был определен как «врата в будущее». Уж не в то ли, где мы теперь оказались?

У лягушки усталый вид, из-под левой задней лапы еще летят брызги. Она спасается, она работает… Она по уши заляпана сметаной и комочками масла, но она добилась своего и создала свой кусок тверди, создала вопреки законам физики, ибо, в принципе, обычной лягушке не под силу такое дело… Между прочим, она еще не победила окончательно — скользкий островок масла плавает в целом сметанном озере. Не победила, но сделала главный шаг к победе… Может быть, смелость — комок затвердевшего страха?

Как бы то ни было, прощай, лягушка, древний символ воскресения. Спасибо за проводы…

Люк медленно отъехал в сторону, и я шагнул за борт. Вокруг мерцали звезды — обычные славные плазменные шары. Мое тело поглощало метры пространства, которое никуда не исчезало…

— Никуда не исчезало ваше пространство и исчезать не собиралось, сказал я, заглянув в кабину ровно через двадцать девять минут и растирая затекшее плечо. — И кажется, оно по-прежнему трехмерно…

— Дон, приступай к ремонту внешнего информатора. Там еще добрый десяток повреждений. И в системе дубля тоже. Марио передаст сигнал выхода и сменит тебя через полчаса. Я хочу спать, — добавил я и сел в кресло.

Не стоит пугать ребят — пока ни к чему. Они сами все поймут. Туннель сыграл с нами, быть может, лучшую свою шутку — чуть не убил взаимным коротким замыканием. Созерцание вновь обретенного мира успокоит их, а ремонт — тем более, он кого хочешь заставит успокоиться. Вероятность полного восстановления невелика — туннель поработал на славу… Но нас будут искать, нас непременно отыщут…

— Надо посоветовать кое-кому сунуть это дурацкое табло куда-нибудь подальше, — пробормотал я, проваливаясь в крепкий и ярко-красный, как полотно Вселенной, глубокий сон, неизбежный пролог к моей следующей, возможно, более счастливой бета-жизни…

Минск, 1975