Только на четвертый день ей посчастливилось узнать, где был Данила. Искала его всюду, расспрашивала по деревням, что поближе к гравийке (проселочными осенью тут не очень-то пройдешь - болота всюду), не обминала почти ни одного встречного, где пешком шла, где подъезжала на машинах. И уже, отчаявшись, хотела возвращаться назад, как в кузове одной машины, на которой ехала, услышала необычный разговор.

- А вчера наши хлопцы, - говорила одна женщина, - человека в болоте нашли. Вышли отаву косить, а он подал голос. Еще жив был.

Лариса изо всех сил забарабанила по кабине.

Шофер остановился.

- Где этот человек, где? - затормошила она женщину. - Старик?

- Да старик вроде, - ответила та. - Выбился из сил, покамест вылезал из трясины. Если б еще трошки, то и конец, не при нас будь сказано. А лежит он в нашей больнице... Это в Величковичах. Я сама туда еду.

В сельском медпункте Данила лежал один в небольшой палате. Когда врач ввела Ларису к нему, он спал.

- Целую ночь стонал и кашлял, - прошептала она. - Обессилел очень и простудился, наверно, долго просидел в болоте. Но опасаться, пожалуй, нечего - я сделала все, что нужно.

Лариса села на белую табуретку у ног свекра и стала ждать, когда он проснется. А какой там сон у старика, даже и при хорошем здоровье! Вот уже Данила снова тяжело застонал и закашлялся. С трудом повернулся на бок, к Ларисе, и раскрыл глаза. Сначала удивление и испуг мелькнули в его глазах, а потом бледные губы тронула ласковая улыбка.

Лариса прижалась щекою к его руке и заплакала.

- Что ж поделаешь, дочка? - вздохнул Данила и положил другую руку невестке на голову. - Так оно вышло. - Голос был глухой и сухой, в нем не чувствовалось никакой надежды на что-нибудь хорошее в жизни.

- Почему вы ушли? - спросила Лариса, подняв на свекра полные слез глаза.

- А что мне было делать? - часто дыша, заговорил старик. - Нет у меня сына, так и ничего нету. Все отдал ему... Все... Ты, может, не знаешь... А родители твои знают. Он у меня единственный был... И мать рано умерла царство ей небесное. Все я перенес бы... Все стерпел бы... а то, что он сказал...

Старик удушливо закашлялся, сморщился от боли и - замолчал. Часто-часто дыша, шевелил седыми обвисшими усами.

Лариса тоже начала думать о том, что лежало тяжестью сейчас на сердце у Данилы. В самом деле, как это пережить? Вырастил человек сына, а теперь... Вспомнился взгляд Виктора, когда он выкрикивал эти слова, что так тяжко ранили отца. Никогда не думала Лариса, что такие мягкие, серые глаза могут так жестоко и зло глядеть. Если бы сама не слышала, если бы сама не видела, никогда не поверила бы. И откуда он взял эти слова? Вместе росли, а Лариса ни разу не слышала об этом. Ни от Виктора, ни от своих родителей, ни от кого-нибудь другого.

Глубоко, тревожно вздохнув, Данила закрыл глаза, и Лариса не решилась в эту минуту смотреть ему в лицо. Ей показалось, что веки у старика задрожали, и если, не дай бог, из-под них выкатятся слезы, то и самой ей тяжело будет сдержаться, чтобы не расплакаться.

А Данила снова и снова возвращался в мыслях к самому тяжелому и непоправимому, что могло быть в его жизни... Если Виктор, значит, не его сын, то чей же он тогда? Чей? Неужели Шандыбовича? И Ульяна умерла из-за этого, и самому вот жизни нет. Что же это за доля такая, что за несчастье?..

- А где у вас болит? - спросила Лариса.

- В боку колет, - ответил Данила и раскрыл глаза. - И ноги очень уж ноют. А так можно было бы вставать. Натрудил очень ноги. Если б еще в лаптях был, а то эти валенки... И стежка еще видна была... Думал, напрямик пройду. А тут - стемнело. Куда ни подамся, еду вниз, хоть ты крестись да принимай смерть.

- Так вы бы на машину какую попросились...

- А кто ж меня возьмет на машину? - ответил Данила. - Если бы поллитровка с собой была или деньги... Да и дороги мои не очень-то машинные. Я хочу вон в Заболотье добраться, это, верно, и не нашего района. Туда еще для моих ног добрых два дня ходу. Параска у меня там, двоюродная сестра, должна быть еще в живых. До войны-то точно жива была, передавали люди, а сейчас, может, и нет ее уже, кто знает.

- Поедемте, тата, домой, - с просьбой и настойчивым требованием сказала Лариса. - Я вас никуда не пущу. Достану машину, и поедем!

Старик медленно, но решительно покачал головой.

- Нет, дочушка, - хрипло проговорил он. - Нечего уже туда ехать. Хоть и жалко мне тебя, но не проси. Я доживу свое и там, хоть у чужих людей. Немного осталось. Корки хлеба и кружки холодной воды не пожалеют, а больше мне ничего и не надо.

- Я не оставлю вас тут, - с тревогой и вместе с тем с задушевностью заговорила Лариса. - Не выйду отсюда одна. А встанете, пойдете в Заболотье, так и я пойду с вами. Мне тоже нечего делать дома одной.

Данила остановил на невестке долгий, грустный взгляд, и лицо его посветлело.

- Что я там буду делать одна? - продолжала Лариса. - В свою хату, к родителям, я не вернусь. Если уж пришла к вам, то буду жить, что б там ни было. Буду за вами смотреть, как за родным отцом.

- Спасибо, - тихо молвил Данила. - Я знаю, что ты такая. Смотрела за мной, как дочка, и за это спасибо. Однако ж думаю я, что Виктор дома будет. Куда он денется?

- Виктора может и не быть дома, - чуть слышно проговорила Лариса, и глаза ее наполнились еще большей тревогой и грустью. - Он слишком гордый и самолюбивый, - добавила она уже более громко. - Ему не так-то легко будет одуматься и понять, что мы с вами не хотели ему зла.

- Го-ордый, - согласился Данила. - Такой гордый, что дальше некуда. Не знаю, в кого и удался такой. Мать была тихая и себя и людей уважала. Ну и я, кажись, тоже...

Тут Данила снова умолк.

- Но я все же буду ждать его, - сказала невестка, - долго буду ждать. Всю жизнь буду одна, со своим...

"Горем, - подумал Данила, вслушиваясь в слова невестки. - Конечно же, с горем, а с чем же? Горе, видно, никого не обминает".

"Со своим маленьким", - подумала невестка и тихим шепотом, словно только самой себе, сказала:

- С вашим внучком, если все будет хорошо...

Данила как-то живо приподнялся:

- Что ты, дочка?

Лариса не повторила того, что сказала, а только еще ниже опустила голову.

- Ага, - проговорил Данила и дотронулся до ее плеча рукою. - Если так, то я понимаю... Понимаю, дочка... Что ж это я раньше?.. Га?.. Вези меня домой, если так. Останусь живым, нянькой тебе буду, помогу растить внука.

Они хотели ехать в тот же день, но врач не пустила их. Пришлось старику полежать, а Ларисе - продежурить около него еще трое суток. А потом она выпросила в Величковичском колхозе машину, и они выехали...

Когда Лариса со своим отцом помогали Бирюку слезть с кузова машины, к ним неожиданно подошел совсем незнакомый Ларисе человек, поздоровался и молча взял старика под руку. На улице было уже темно. При свете лампы в хате человек сел возле полка, напротив Данилы, и спросил:

- Что, не узнаете меня?

Данила вгляделся в его лицо и неуверенно произнес:

- Будто кто-то знакомый, но не узнаю, память стала стариковская.

- Мы встречались с вами зимой, помните? Дрова вместе везли.

- А-а, помню, помню. - Данила протянул человеку обе руки. - Это вы из зоны этой самой, эмтээсовской? Конечно, помню. Если бы не вы, замело бы меня тогда. Что же не приезжали? Обещали ведь заехать.

- Да все некогда было, - чуть смутившись, ответил человек. - Но теперь я уже часто буду тут у вас.

- Это наш теперешний председатель, - сказал Ларисин отец. - Пока вас не было, тут и собрание у нас прошло. Присоединились мы теперь к соседнему, Гденьскому, колхозу, а там председателем - вот они. - Криницкий показал глазами на бывшего инструктора.

- Ждали мы вас, - сказал новый председатель. - Я уже хотел посылать машину за вами. Отдыхайте, поправляйтесь. А вас попрошу, - он повернулся к Ларисе, - зайти завтра на правление. Нам с вами есть о чем поговорить, да и секретарь нашего комсомольского комитета давно вас ждет.