Задремлет Данила - подойдет к полку Лариса, поправит подушку, и старик ложится отдыхать. Засыпал он в ту же минуту, и только когда просыпался за полночь и впадал в неизбежную стариковскую бессонницу, перебирал в памяти все, что было вчера. Видел, как Лариса поправляла подушку и накрывала ему ноги... За что ему такое уважение от невестки, чем он его заслужил? И думалось, что, верно, просто счастье пришло под старость к человеку, не всю ведь жизнь быть ему несчастным. А когда еще дальше пускался в свои рассуждения, приходил к выводу, что заслуга у него все-таки есть. Вырастил, воспитал сына - вот тебе и главная заслуга. Не было бы сына - не было бы и невестки.

Виктор по-прежнему представлялся отцу хлопцем необыкновенным, таким, что равнять его с кем-либо другим просто грех. Потому, верно, и жена ему попалась такая необыкновенная: Лариса знала, за кого шла.

Правда, в последнее время Данила уже не раз подумывал о том, что надо бы кое-что сказать сыну - ему же на пользу. Например, зачем Мефодий каждое утро торчит с конем перед окнами? Даже при Шандыбовиче такого не бывало. Потом, можно ведь было бы чуть пораньше вставать и помогать жене по дому, пока идти на работу. А он спит себе и в ус не дует. Как при отце жил без всяких хлопот, так и при жене.

Думал старик об этом сказать, да не осмелился. Теперь Виктор самостоятельный человек, женатый. Пускай ему жена говорит. Посоветуются между собой, пошепчутся и все уладят. Люди разумные.

Отцовская гордость за сына не уменьшалась из-за этого. Что есть, то есть. Без матери, без чьей бы то ни было помощи поставил на ноги человека, дал образование... Вот осталась только старость, все лучшее прожито, и - все подарено сыну. Не жалел Данила о том, что не мог теперь припомнить минуты, когда бы не заботился о сыне, не дрожал за его судьбу...

Чтобы научить хлопчика бить в бубен, Данила, помнится, несколько раз ходил в соседнюю деревню, выторговал там у одного придурковатого музыканта старенькую, побитую на бабьей голове скрипку. Склеил и месяца два пиликал по вечерам, пока не вернул пальцам и памяти заученный когда-то в ранней молодости кадрильный галоп. По праздникам отец играл, мальчишка бил в бубен, тоже сделанный Данилой, а люди шли по улице и останавливались около хаты: "Весело живут Бирюки".

Постепенно вошло в правило - только то в жизни имело смысл для отца, что было полезным и интересным сыну.

Молодой бригадир сидел за столом в своей хате и разбирал почту.

Почта приходила в Крушники не часто, зато уж когда приходила, то огромной пачкой, за несколько дней кряду. Виктор обрезал конверты ножницами, как заправский канцелярист, и читал каждую бумажку - долго, внимательно, словно заучивал наизусть. Несколько директив было от колхозного правления с замысловатой подписью председателя. Все они начинались словами "Под вашу личную ответственность", которые бригадир обычно не прочитывал. Две директивы были от сельсовета и одна от районной пожарной охраны. В них тоже значилось: "Под вашу личную ответственность предлагается..."

Виктор разгладил ладонями все листки, аккуратно проставил сегодняшнее число и сложил их в папку.

Вернулась с поля Лариса. Развязала клетчатый платок, улыбнулась мужу.

- Чего это ты такая розовая? - принимаясь за газеты, спросил Виктор.

- Сказали, ты поехал домой. Спешила, чтобы хоть раз пообедать вместе.

- Ну как там лен? - тоном хозяина спросил Виктор. - Весь разостлали?

- Весь! - ответила Лариса, и ее лицо еще больше порозовело. - Теперь бы только росы теплые!.. Шелк был бы, а не лен!

- Тут тебе письма, - с ноткой безразличия в голосе проговорил Виктор и на миг задержал взгляд на двух синих конвертах.

Лариса взяла один конверт, посмотрела его на свет в окне и оторвала полоску. "Под вашу личную ответственность, - тихо читала она, - предлагается срочно прислать сведения о сборе членских взносов..."

- От кого это? - узнав знакомый стиль, спросил Виктор.

- От нашего секретаря комитета, - вдруг удивившись, ответила Лариса. Но я ведь уже давно послала эти сведения!

Это немного омрачило ей настроение. И, наверное, чтобы окончательно не испортить его, Лариса отложила второе письмо в сторону и принялась поправлять на затылке волосы.

- Может, будем обедать? - предложила она, и в ее голосе, видимо, невольно, прозвучала настороженная просьба и какая-то боязнь, что Виктор может вдруг отказаться от обеда, встать и выйти из хаты. - Я, выбегу тату позову. Пообедаем, тогда и прочитаем все: и письма и газеты.

Пока она искала на дворе отца, а потом доставала из печи чугунки, Виктор все-таки просмотрел газеты. В областной была большая статья о крушниковской бригаде, а в районной - целая полоса. Самым подробным образом описывалось, как в бригаде добивались высокого урожая льна, и чуть не в каждом абзаце упоминалась фамилия бригадира.

- Тут все о тебе! - сказал Виктор жене, когда та начала подавать на стол.

Положил на подоконник газеты, а сам подумал: "Не так и много о ней. Это все Шандыбовича работа. Умеет человек и людям сказать, если надо, и бумажку накатать".

- Ну что же их нет? - забеспокоилась Лариса.

- Кого? - громко спросил Виктор. - Отца?

- Сказали, что идут, и вот нету.

- Придет, никуда не денется!

Лариса все-таки выбежала снова звать Данилу, а Виктор почти без всякого аппетита принялся хлебать горячие щи.

"Все отчеты писал Шандыбович, - вернулся он к тому, о чем недавно думал. - Ольга что-то артачится теперь, злится. Все с Павлом о чем-то шепчется. Тот меня упрекал, что я Шандыбовича кладовщиком поставил. А что тут особенного, что поставил? Я отвечаю за все! У меня очень-то не разгонишься. А человек он практичный. Такие люди нужны".

- Что тебя - ждать, как пана? - встретил он отца не совсем сдержанным вопросом.

Лариса глянула на него удивленно, а отец промолчал, только когда уже сел за стол, тихо сказал:

- Я там катух ладил, кабанчик подрыл стенку.

- Так мог бы давно наладить.

- С утра аж до самого полдня веревки вил...

Уже собирались вылезать из-за стола, как в хату несмело вошла маленькая да еще сгорбленная старостью колхозница, похожая по одежке на монахиню.

- Хлеб-соль вам, соседи добрые, - согнувшись еще больше, сказала она. Не обессудьте, что не вовремя пришла, очень уж к спеху мне. Не обессудьте...

- К нам всегда просим, - проговорила Лариса и подошла к ней. Садитесь, пожалуйста!

- Некогда и сидеть, сказать вам правду. - Бабка шагнула ближе к столу. - Это я к вам, Викторко.

- Лошадь? - вставая из-за стола, спросил Виктор.

- Ага. Лошадь. В больницу завтра с утра надо поехать. Что-то мой старик, не при вас будь сказано...

- Можно, - перебил ее бригадир. - Скажите Мефодию, пусть даст.

- Спасибо вам, Викторко, - чуть не кланяясь, заговорила с ударением на "ко" бабка, - спасибочко. Мы уж как-нибудь это самое... - Она почему-то показала рукой на сени, но, пожалуй, никто не понял ее жеста.

- Так что там у твоего старика? - спросил Данила. - Вчера же мы вместе с ним веревки вили.

- Я и не знаю, Данилко, - отступая как-то боком к порогу, проговорила бабка. - Стонет. Целую ночь стонал и теперь все стонет.

Лариса с благодарностью взглянула на мужа и вышла за бабкой в сени. Там задержалась минуты три, а потом вошла в хату с бутылкой в руках. Она чуть не плакала от возмущения.

- Что это такое? - обратилась к Виктору и, глядя на него удивленными глазами, подала бутылку.

Тот взял посудину в руки, по закупорке узнал продукцию Шандыбовичихи и засмеялся каким-то безразличным смехом.

- Ну чего ты еще спрашиваешь? - Он отдал бутылку и слегка обнял жену за плечи. - Горелка, понятно! Понюхала бы, и спрашивать не надо.

- Знаю, что горелка, - с обидой за такой тон сказала Лариса и отступила от мужа. - Меня интересует, как она попала сюда? Стала я подметать пол в сенях, вижу - бутылка на лавке. А раньше не было. Откуда?