Когда она пришла в себя, а я надел брюки, мы обмениваемся несколькими поцелуями и возобновляем беседу.

Маленький сеанс чик-чирика нас утомил и осчастливил Лично я нами доволен. Еще немного, и я ущипну себя за ухо, чтобы сказать себе это. Не знаю, как вы устроены. Может, у вас в трусах один знак вопроса, но каждый раз, сразу после того, как я вернул свой долг особе диаметрально противоположного моему пола, я чувствую себя превосходно. Я как будто оправдал свое существование в глазах творца...

Я протягиваю руку к бутылке ликера.

– Ты позволишь, нежная моя? Она запечатлевает на моей груди влажный поцелуй, от которого по моему хребту идет приятный разряд тока.

– Ты здесь у себя, – говорит она. Я пью прямо из горла, потом заливаю себе в глотку стакан чистой воды, чтобы смыть этот сироп.

– Скажи, Мартин, тебе не кажется, что нам вдвоем было отлично?

– Чудесно, – соглашается она. – Я никогда не испытывала такого наслаждения, мой волк!

Это «мой волк» заставляет меня внутренне закипеть. Я терпеть не могу любовные прозвища. Стоит девице назвать меня «лапочка», «дурашка» или «зайчик», как у меня сразу возникает желание двинуть ей по морде; что вы хотите, это чисто физическое отвращение. Ненавижу сюсюканье. О любви не говорят, ею занимаются.

– Пфф, – говорю, – тебе не кажется, что ночь душная? Мне хочется прогуляться по воздуху...

– Значит, ты подвергнешься допросу ночного сторожа. Он не может выносить, чтобы кто-то выходил на воздух после отбоя.

– Не волнуйся, я скажу ему пару слов... Я уже выхожу, когда мне в голову приходит один вопрос.

– А чьи машины стоят у входа?

– Помощников старика и его тоже.

– Они никогда не выезжают ночью из поместья?

– Нет, они уезжают только на уик-энд, как и я...

– Наверное, в Париж и его окрестности?

Не желая продолжать допрос после чудесных мгновений, которыми мы только что наслаждались, я покидаю ее после последнего поцелуя, от которого перехватило бы дыхание даже у специалиста по подводной охоте.

Ночной сторож – не туфтовый часовой. Как тихо я ни шел, мое появление заставляет его вскочить с раскладушки.

Он направляет мне в портрет луч великолепного электрического фонаря.

– Стой, кто идет? – спрашивает он, следуя доброй традиции.

– Опустите ваш фонарь, старина, – отвечаю я – У меня от него отслоится сетчатка...

Но он не подчиняется. Он встает и включает верхний свет. Его настороженный взгляд неласково меряет меня.

– Вы куда?

– Хочу прогуляться по парку. В моей каморке два квадратных метра, мне приходится открывать дверь, чтобы надеть пиджак... А мне просто необходим кислород, чтобы выжить.

Моя трепотня не производит на него впечатления У этого типа засохшая фига вместо мозгов.

На всякий случай он смеется, потому что видел это в голливудских фильмах.

– Знаете, здесь исследовательская лаборатория, а не место для прогулок.

– Вы хотите сказать, что я, ассистент профессора Тибодена, не имею права пройтись по парку?

– Я могу сказать, что меня поставили сюда смотреть, чтобы все было в порядке. А я считаю беспорядком, если один из служащих выходит в неположенное время.

– Тогда подайте вашему начальству соответствующий рапорт, малыш, и перестаньте выпендриваться, а то я разозлюсь и заставлю вас сожрать ваш галстук.

После этого я, не обращая на него внимания, открываю засов входной двери и выхожу в духоту ночи.

Я беру курс на сборные домики. Хочу своими глазами убедиться, что с этой стороны все О'кей. Пятеро живущих в нем господ являются пятью неизвестными этой задачи. Ставлю петуха в винном соусе, что шпион (я называю кошку кошкой, как говорил Казанова) один из этих пятерых...

Идя по заросшей травой тропинке, ведущей от дома к вспомогательным строениям, я обдумываю ситуацию. Тот, кто спер формулу, использовал голубя, чтобы отправить ее по назначению. Зачем применять такой устаревший метод? Молчите? Я вам скажу, если у вас запор в мозгах... Потому что он торопился и не хотел выходить за пределы поместья Вывод: в окрестностях, возможно, есть и другие почтовые голуби...

Где же он может прятать этих тварей? Голубь не останется незамеченным, потому что производит сильный шум своим воркованием... Значит, импровизированная голубятня удалена от построек...

Я обхожу парк, навострив уши и вслушиваясь в многочисленные шумы, населяющие его; но воркований не слышно, как симфонии Бетховена в переходах метро. Из птиц я нахожу только соловья, заливающегося на ветке...

Я снова шагаю по парку, останавливаясь под каждым деревом, но никакого результата. Хмурый, я возвращаюсь в свою комнату. Когда я прохожу мимо охранника, задыхающегося от бешенства, он мне говорит малоприветливым голосом:

– Однако!

Я нежно улыбаюсь ему.

– Вам бы следовало покупать рубашки на пару размеров больше, а то вы совсем красный. В один из ближайших дней вы умрете от удушья, и это отнесут на счет апоплексии.

Он выплевывает: «Не слишком-то умничайте», от которого разболелась бы голова у слона, но мне на это начхать.

После изящного и непринужденного поклона я расстаюсь с бульдогом.

При электрическом свете моя комнатушка кажется мне еще меньше.

Я раздеваюсь, широко открываю окно и выкуриваю последнюю за день сигарету, высунувшись наружу.

На этой высоте прохладно. Ветер, легкий, как рука массажиста, ласкает растительность парка. Небо, как сказал бы лишенный воображения, но поэтичный писатель, «усыпано звездами», однако луны не видно. Она ушла, не оставив адреса. Может, пошла покупать рогалики в ближайшей булочной?

Я с сожалением заканчиваю сигарету, но еще одну решаю не закуривать. Ладно, пора баиньки! Когда я собираюсь закрыть окно, мое внимание привлекает белая фигура, которую я различаю в просвете между деревьями, в правой стороне парка. Это человек, узнать которого не представляется возможным из-за темноты и расстояния. Этот самый тип перемахнул через стену поместья. Направляется к служебным постройкам?

Слушая только голос собственного любопытства, ваш любимый Сан-Антонио быстро одевается и во второй раз бросается вниз по лестнице.