Опять встретились газетчик Вайсбейн и плотник Матвей Гаврилыч, поспешно буравящий толпу, в фартуке, но уж без фуганка, - должно быть, оставил инструменты на работе. Опять мелькнул длинный седоголовый человек с багровым носом. Отметили глаза и еще кое-кого из тех, кого видели днем, но вся толпа в целом была молодая и суетливая, как только что выпущенные школьники и школьницы; лица, пригретые солнцем, красные, с шелушащимися носами, однако неуловимые.

Опять, как днем, Таня стояла у железною парапета на пристани, бегло ощупывая всех глазами. Когда пристал катер и начали выходить пассажиры, мелькнула ярко надежда именно среди них увидеть Даутова, но не увидела, и потом - сказалась ли в этом дневная усталость, или просто досада на неудачу - стало как-то совсем безразлично вдруг, здесь ли еще Даутов, уехал ли. Вышла на самый крайний конец пристани, когда отчалил уже катер, и ненужно следила, какой пенистый на море круг делает он винтом, как до отказа набит он людьми, занявшими все скамейки под белым тентом и стоящими во всех проходах. Там была - Таня знала это - буфетчица, молодая полная женщина с черненькими усиками и бородкой, которая имела обыкновение, когда отходил пароход, подбочась стоять у борта и вызывающе глядеть на пристань. Таня поискала ее глазами и нашла, - она была в голубом, как всегда, и подперлась, как всегда же, левой голой рукою.

Такое постоянство привычек буфетчицы очень понравилось Тане. Хоть и с бородкой, она нисколько не смущалась этим, не пряталась, как Даутов. Тане захотелось даже поступить к ней в помощницы недели на две, поездить вволю по такому великолепному морю, которое теперь кое-где полосами начинало уж золотеть слегка, а через какие-нибудь полчаса станет все сплошь палевым и только ближе к горизонту голубоватым, а небо за горизонтом станет насыщенно-розовым, точно огромнейший изумленный глаз в красноватом, поднятом высоко веке.

Таня глядела вслед уходившему стройному двухмачтовому катеру забывчиво долго, а когда обернулась наконец, всего шагах в двух от себя увидела того, кого целый день искала: Даутов стоял и глядел в бинокль на стаю чаек, качавшуюся на оставленной катером волне. Он был в той же, как и утром, полосатой рубахе, забранной в белые брюки, брито-синеголовый, в коричневых ботинках, утром начищенных здешним мальчишкой у кооперативной лавки.

Изумленная своей удачей, она сказала шепотом:

- Даутов!

Он тут же опустил бинокль и поглядел на нее, моргая.

- Почему вы меня знаете? - спросил он, почему-то тоже вполголоса.

- Знаю! - ответила она очень таинственно и прикачнула головой.

Лицо ее было теперь до того радостно, что он слегка улыбнулся и протянул ей тугую руку со словами:

- Знаете так знаете... И очень хорошо, что знаете...

Руке Тани сразу стало покойно и удобно в его руке.

- А я вас искала, искала, искала!.. Я целый день вас везде искала - где вы были? - радостно и все же не желая повышать голоса, почти по-детски лепетала Таня. - Вы, должно быть, купались?

- Купался... Конечно, купался... Потом так лежал на пляже...

- Ну вот... Поэтому я вас и не могла найти... Я проходила там, только разглядеть не могла... Должно быть, вы плавали как раз в это время... Вы плавали?

- Конечно, плавал.

- Далеко?

- Порядочно... Я вообще неплохой пловец.

- Ну вот... Значит, это вы и плыли дальше всех!

Он видел на ее лице ту редкостную преображающую радость, которую он вызвал, и разглядывал это новое для него лицо с некоторым опасением, что вот вдруг потухнет эта радость. Однако он спросил улыбаясь:

- Это ведь вы мне сказали, что у меня на лице татуировка?

- А вы мне зачем сказали, что я глаза пялю? - густо покраснела она.

- Ну хорошо, мир! - развеселился он и пожал ей руку. - Хотите поглядеть в бинокль на чаек? - вдруг предложил он.

- Зачем? - удивилась она. - Чайки?.. Я их и без бинокля отлично вижу...

- Вы в каком доме отдыха? - спросил он.

- Ни в каком... Я не приезжая... И я всегда вижу чаек в море... и бакланов.

- Вот как!.. Счастливица!.. Ну, хорошо, а откуда же вы меня знаете? Скажите, где мы с вами встречались?

- Вспомните сами, - таинственно и лукаво сказала Таня. - Вы должны это вспомнить сами, я не скажу.

- Гм... Какая чудачка!..

Но Таня видела, что ему приятно стоять здесь, на пристани, с такою, как она, чудачкой и держать, не выпуская, в своей широкой руке ее маленькую руку.

- Пойдемте отсюда, а дорогой вы будете вспоминать, - сказала она уже повелительно немного, - и вы, наконец, вспомните.

Ей немного досадно было, что сам он еще не припомнил ее; пусть она была и слишком маленькой девочкой двенадцать лет назад, но он мог бы как-нибудь мгновенно догадаться, что это именно она, Таня.

- Вы знаете, как меня зовут? - спросила она вдруг, идя с пристани с ним рядом.

- Нет, конечно, - добродушно усмехнулся он.

- Угадайте!.. Я сама не скажу.

- Ну, где же мне угадать? Женских имен много.

- Хорошо, я скажу... Таня! - И она посмотрела на него со всем вниманием, на какое была способна.

- Хорошее имя, - качнул он головой, - красивое имя.

- И все-таки не помните?

- Нет... что-то не вспомню... Вы меня по Москве знаете?

- А вы в Москве живете?

- Да, я теперь в Москве.

- А раньше где вы жили?

- Ну, мало ли!.. Я во многих городах жил.

- В Александровске жили? - спросила она лукаво.

- Александровск?.. Теперь называется Запорожье... Да, случалось.

- Ага!.. Вот видите, я помню! - ликовала Таня.

Так как в это время они сошли уже с пристани на набережную, то Таня должна бы была повести так счастливо найденного Даутова направо, к тому дому, где так нетерпеливо ждала ее мать, но явилась внезапная мысль привести его не туда, а к маленькой дачке, где они жили вместе двенадцать лет назад.

- Вот сейчас мы минуем мост и милицию и выйдем к одному о-очень знакомому вам местечку, - сказала она шаловливо, подняв кверху палец и качнув головой.

- Гм... Что же это за местечко такое?

Она заметила, что когда он улыбался, то после как-то странно вбирал внутрь губы, и это ей тоже будто напоминало прежнего, из детства, Даутова и очень нравилось. В такой улыбке было какое-то точно снисхождение к ней, взрослого к маленькой, к совсем маленькой, трехлетней прежней Тане, с которой нельзя же было говорить серьезно, но еще меньше можно было говорить несерьезно.

- Вот вы сейчас увидите, что это за местечко, - а пока посмотрите, как мы обстроились... Этот мост - он бетонный, а был тут какой?

- Деревянный?

- Конечно, деревянный. И он стоял ниже гораздо, тут сделали порядочную насыпь... А эту большую гостиницу очень раскачало землетрясением в двадцать седьмом году, знаете?.. Ну вот. Мебель отсюда всю спускали вниз из окон на веревках, потому что лестницы тоже все были испорчены, не только стены одни... Эту гостиницу ведь хотели ломать, вы знаете? А как посчитали, что такой огромный дом ломать сто тысяч будет стоить, так и начали - была не была - ремонтировать, - и теперь вот домище стоит отлично, как новенький... Представьте себе, у нас тут делают палки, и такие красивые, что их вывозят!.. Да, да, у нас там работает человек пятьдесят, в этой палочной мастерской, и моя подруга одна туда поступила недавно: она художница и хорошо выжигает... Но туда можно и просто полировщицей поступить... Да, наконец, выжигать - что же тут такого? Я тоже могу попробовать выжигать... Пусть я испорчу каких-нибудь десять палок, их все равно тут приезжие купят... Только это я на время, на месяц какой-нибудь могла бы поступить, а то мне надо ехать учиться.

- А куда именно, вы еще не решили? - улыбнулся он.

- Да-а, вообще... ведь это, конечно, трудно решить... Вот к хозяйству, я знаю, у меня совсем никаких способностей нет... Мне раз мама дала денег что-нибудь купить на базаре, я и купила десяток чуларок, только что из моря и, знаете, еще хвостиками шевелят!.. Ну, конечно, мне стало их жалко, я побежала с ними к морю, вот как раз в том месте, где вы утром стояли, и всех пустила!