- Значит, нет. Нет? И давайте обходиться без громких слов. Без выкрутас. Родных... Для Моргана, скажем, его банк такой же родной, как для вас - книги, как для меня стала бы машина. В теории все мастера осуждать чужие, вроде бы мертвые богатства...

- Мертвые, - эхом повторила Лида.

- Брось ты, - шикнул на нее Мит, - обрадовалась... То, что дает мне жизнь, то живое! Ну, довольно. С вами, вижу, каши не сваришь. А думал я хоть этот билет выигрывает крупно... Ничего, мне еще повезет, должно повезти. И тогда я, может, посмеюсь над этой сказочкой, "звездным" камешком, который уже ни к чему...

Мит перешел на громкий и резкий тон, словно иначе Лаун его не услышал бы:

- И тогда, доктор, я сообщу вам лично, как выглядел ваш "звездный" камень перед полным исчезновением, напоследок...

Лаун не двинулся провожать гостя, вернее, гостей, ибо Лида тоже сорвалась, с порога бегом вернулась, шепнула:

- Я зайду к вам, ждите...

И застучали каблучки по лестнице. Лаун прилег, он ощущал смертельную усталость и жаждал заснуть, но сознавал, что никак не заснет...

На склоне лет так хочешь, чтобы пришло чудо. А когда приближается, оказывается невыносимо трудным...

На улице Мит закурил, нашел окно Лауна - погасло.

- Кончено, Лидка. Убедился - не у Лауна, а у счастья язык не повернется ответить мне "да". Понимаешь, худо тому, кто и в гении не вышел, и красть не наловчился, и веселиться попусту не стремится. Надеялся, дурачок, рвануть через пять ступенек. Помчаться по свету вольной птицей...

- Не иначе, как в своей машине?

- В ней одной, думаешь, дело? Пойми: этак можно начисто потерять вкус к жизни. Не дается журавль в небе, а синицы в руках не радуют. И становишься таким парниковым Лауном, который маленькими синицами обеспечен и очень доволен. Правда что, в избытке у него этих синичек... Явится он завтра на Каменную? Дудки! Пообещай ему хоть седьмое небо - вцепится в свои книги и помрет на них... Конец, Лидия. Все. Иди домой.

- А "звездный" камень есть на свете? - Она стояла поникшая, словно перед нею навсегда захлопнулась какая-то дверь в жизни.

- "Звездный" камень? - раздельно произнес Мит и раскинул руки. Пропадет. Сгорит вместе с деревом...

- С каким деревом?

- Обыкновенным. Большим, старым. Растет себе дерево на улице. Триста лет. Никто, понятно, его не трогает, теперь особенно. А в нем уже четверть века тот самый камень. Это мне дед передал. Сегодня днем я удостоверился: порядок. Но камень дьявольский уже оттуда не вытянешь - как врос. Не беда: придется все спалить.

- Как?

- Очень просто. Ликвидировать. А то еще какой-нибудь болван обнаружит ненароком. Возьмут задаром - мне только такой обиды ко всему недостает...

- Ты не имеешь права так делать - жечь! Понял?

- Почему это? Камень, считай, теперь - мой, а дерево - ничье.

- И камень не твой, и дерево - мое, понял? Не дам тебе их, понял? - Она сжала кулачки и с яростью смотрела на Мита. Он отвернулся, пошел, но она выросла перед ним:

- Я не отпущу тебя, понял?!

Он ускорил шаг, но она не отставала. Он схватил ее за руки:

- Чего ты от меня хочешь, малая?

Она не вырывалась, но твердила:

- Бей, калечь и меня. Тебе, наверное, ничего не стоит...

Он отпустил Лиду, неторопливо зашагал по улице, она рядом.

Лида смутно чувствовала, что он так или иначе пройдет мимо того дерева, мимо камня, "звездного" камня, и старалась запомнить маршрут, и не могла не запомнить в эту ночь. И он понимал, что не следует шагать туда, но какой-то бес толкал его пройти опять неподалеку от дерева и постараться не выдать себя...

Становилось сумрачнее и прохладнее; словно урывками налетал откуда-то холодный ветер. Огни сделали ночной город волшебно-цветным. Улицы отчетливы, но, кажется, немудрено заблудиться во времени, выйти невзначай в послезавтра или в детский час. Расходятся люди в сон, тают парочки, сникают желтые окна, и только машины никак не могут угомониться, по инерции мчатся, тоже - в сон.

Тише, тише. Каждый выкрик стреляет; что-то выбалтывает фонтан; пересвистываются поезда. Еще тише. Поневоле заглушаешь шаги. Можно совсем остановиться, и город все равно будет идти навстречу. Ненужно раскинулись витрины. Горбунья колдует в аптеке. Доживают ночь вчерашние газеты. Из окна в окно продета музыка - кому она?..

У какого-то дома Лидия круто остановилась, стала вслух читать начертанное на мемориальной доске. Мит проворчал:

- Что с того? Никто спасиба не сказал...

Свернул на новые кварталы, нарочито - подальше от дерева. На чуть влажном асфальте томятся опавшие лепестки, и явственно слышен цветочный запах. Тьма загустела в недостроенных коробках домов. На пустырях лаяли псы. У подъездов пустые скорлупки детских колясок. В редких окошках неяркий свет - зеленый, багряный. Повернули обратно. Другим маршрутом.

- Здесь не пройдем, слышишь, Мит, запретная зона.

Молча свернул. Постовые внешне безразлично провожают глазами. Запутанные улочки старого города. Лида сделала несколько шагов в какие-то ворота:

- Идем. Ты что, боишься?

Мит нехотя последовал за ней:

- Живешь тут?

- Не я, тетя. Сейчас бы постучаться: "Тетя, пусти, я проголодалась, "замерзла и - не одна".

- Ну и что?

- Ничего. Тетя всегда считала меня не совсем нормальной.

Повела проходными дворами к обрыву, с которого видны смутные крыши, а под ними еще и фонари - лестницей, и полоска речки. Снова бульвар, шелест листьев, разлет редких машин. Загляделась девушка в афиши, ой! - он исчез! Как сквозь землю...

- Мит! - пробежала. - Ты куда?.. Мит! Иди, что скажу...

Его не было, как не бывало. Добрела до скамейки, зябко сжалась, сквозь сонные слезки ехали дома. Очнулась - голова у него на плече.

- Пошутил я. - Он впервые за их знакомство просто улыбался. - А ты считала, и взаправду удрал - поджигатель? Это успеется.

Он приподнялся, поцеловал ее и еще раз; навзничь лег на скамью, спрятав голову Лиде на колени. Расплываются звезды, их слишком много, и чудится, все прибывает и прибывает, небо делается тесным, серебряным, тяжелым...

Нахально, деловито, удивительно щебетали птицы, напропалую гоняя по желто-розовой напирающей заре. Как из другого, завтрашнего мира, выплыл поливальщик: затанцевали миллионы радужных горошин... Люди выбегали на улицы, будто каждый будил десяток других. Мит и Лида еще спросонок держались за руки, пока это не стало невозможно. Еле дождались открытия кафе. Потом грызли карамель в скверике на Каменной площади.

- Лид, понимаешь, я проиграл. Может, если б не ты, мне б казалось, что все проиграл. Да я и так уже почти ни на что не надеюсь в жизни... Дождик будет... Гляди, Лидушка, правда, - сильное дерево?..

Ощутила, что - оно и что открыл ей.

- Чудесное. Ему триста лет. Оно помнит, как этот сквер был темным лесом, - начала сочинять, почти как Лаун. - И там, где оно чуть не прислонилось к решетке сквера, пролегала звериная тропа. Потом у этого дерева распинали неверных... А оно все росло, и корни выпирали из земли, и ствол мужал, а ветви даже зимой не казались ни тонкими, как руки подростков, ни старчески немощными. А ныне оно охраняет тайны птичьих гнезд. И...

- Слышь: оно твое, пусть будет твоим. А камень действительно врос, что ли. Дед упоминал: незаметное дупло. Я нащупал, вытянул ложный сучок, но камень как приварен!.. Хотя - мне ж это ни к чему...

Ветер вовсю шумел листвой, небо темнело на глазах, в сквере было еще сухо, но кругом на улицах разворачивалось пестрое кружение прохожих и что-то шлепалось и мельтешилось в кронах деревьев.

Перед Лидой и Митом возник в строгом костюме...

- Лаун! Вот не рассчитывал, что придете... Сюда...

- А я поверил, на все сто. Идемте со мной, Мит. Туб и в самом деле оперативен...

Они вышли из сквера, как в мираж - к новенькой, омытой новизной стальной красавице, крепкой, ладной, послушной. Той, что, как водится, немного не такая, как в мечте, потому что выпорхнула из будущего, чтобы можно было коснуться в настоящем...