Как ни скудна была чеченская баланда, как ни противно было жевать маковые листья и горькие, хотя и сочные корешки какой-то травы с совершенно сухими шершавыми листьями, но десять дней Иван старательно впитывал каждую калорию, каждый луч солнца, каждый глоток воды из ручья поглощал с какой-то почти ритуальной сосредоточенностью. К концу второй недели он ощущал себя если не восстановившим прежние силы, то накопившим их вполне достаточно для выполнения той задачи, которую перед собой поставил.

Его повел за собой случай. На поле за ними присматривал или старик-чеченец, или мальчик подросток лет четырнадцати, такой же черный и суровый как отец и дед, только без бороды. Сам отец такой ерундой не занимался, он постоянно куда-то ездил, отвозя маковую солому и, очевидно, присматривая для покупки или подлавливая на дорогах еще парочку рабов на свою плантацию.

Да и бежать-то, собственно, было некуда – в этом Иван убедился при своем первом побеге. Кругом непроходимые горы, тропа практически одна – ни свернуть, ни спрыгнуть – собаки, а за ними и хозяева на лошадях, догонят.

В тот вечер Иван, пропалывая мак, дошел до края поля, выходившего к западному обрыву, и остановился, увидев сваливающееся за край гор солнце. Закат в горах мгновенный по сравнению с нашими равнинными закатами средней полосы России и Иван распрямился, чтобы впитать в себя последние лучи уходящего солнца.

Он так расслабился, что совершенно не заметил подошедшего сзади старика-чеченца.

Его привел в себя удар палкой по голове.

– Хоп! Дэлать! Хоп! – треснутым старческим голосом прокричал старик, гораздо хуже сына говоривший по-русски.

Реакция Ивана была мгновенной.

«Делаю,» – сказал он не поворачиваясь.

Ориентируясь на голос, он сделал шаг влево, сложил пальцы правой руки в характерную фигуру, которой в голливудских фильмах обычно сопровождаются слова «фак ю», и, придав корпусу вращательное движение, поднял правую руку на уровень плеча. Он даже не смотрел, куда попадет его выставленный вперед средний палец, уверенный заранее, что не промахнется.

Он пробил висок старика так же, как пробивал фанеру на занятиях в лагере спецподготовки – практически не почувствовав сопротивления и лишь вынимая палец из головы чеченца, оцарапал его об острые осколки костей черепа.

«Почему бы и не сегодня, – подумал Иван. – Ждать уже нечего.»

Он хорошо помнил свой первый побег. И помнил, кто первым его остановил.

«Сначала собаки», – решил он.

Собаки не заставили себя долго ждать.

Каждый вечер они сами прибегали на поле и отгоняли рабов в их землянку, лая на отстающего и хватая его за ноги. Обученные пасти скот, они и людей пасли как баранов.

Три упитанные псины, каждая ростом выше ивановых колен, сразу почуяли неладное, увидев лежащего в маке старика и стоящего рядом Ивана. Они помнили, что уже рвали однажды это податливое мясо, за что заслужили одобрение хозяев. А сейчас это странное животное, убившее тогда одного из них, стоит выпрямившись рядом с лежащим беззащитно хозяином. Животные не должны выпрямляться во весь рост, это поза угрожающая и опасная.

Так ходят хозяева, а не животные.

Обученные драться с волками собаки кинулись на Ивана молча и серьезно, как на опасного врага.

От броска первого кобеля, бежавшего чуть впереди, Иван увернулся и на лету перерубил ему хребет ребром ладони.

Второй промахнулся и пролетел мимо, тормозя четырьмя лапами и выпахивая молодые побеги мака, чтобы развернуться и напасть на Ивана сзади.

Но третий ударил его в грудь своей набравшей скорость тушей и вцепился зубами Ивану в плечо, раздирая задними лапами его живот.

На ногах Иван устоял. И это было половина дела.

Возможность победы теперь заключалась только в быстроте реакции. Не обращая внимания на боль, Иван повернулся вместе с повисшей на нем собакой навстречу новому броску промахнувшегося кобеля, и одновременно с этим оторвал от себя рвущуюся и трепещущую псину, взяв ее правой рукой за горло, а левой за заднюю ногу.

Этой задыхающейся уже тушей он и отбил второй бросок третьей собаки.

Пока она вставала на ноги, Иван успел переломить об коленку спину дрыгающейся у него в руках собаки и отшвырнуть ее в сторону.

Оставшись один, третий пес не спешил нападать еще раз, а стоял, молча и сосредоточенно глядя на Ивана. Бока его тяжело ходили, задние лапы замерли в напряжении, готовые в любой момент отправить его тело навстречу врагу, глаза смотрели злобно-изучающе.

Кобель не привык отступать перед волками.

Но это убивающее собак животное было очень похоже на человека. У пса были какие-то сомнения. Уж слишком Иван был похож на человека. А человек гораздо сильнее и опаснее волка. Это пес знал по опыту, ему приходилось охотиться и на людей вместе со своими хозяевами. Иной раз справиться с человеком оказывалось сложнее, чем с двумя, а то и тремя волками. А с тремя волками в одиночку пес не рискнул бы связываться.

Он уже готов был отступить, и, не боясь позора поражения, бежать к дому хозяина и поднять там тревожный лай.

Иван его хорошо понял. Но такой вариант не входил в его планы.

«Ну же! Иди ко мне,» – сказал Иван псу.

И тот кинулся.

Если бы Иван промолчал, пес не решился бы нападать. Но услышав голос, живо напомнивший ему волчьи завывания, доносившиеся из под сарая, в котором люди справляли нужду, он уже не верил, что перед ним человек. Слишком хорошо он помнил клокотавшую тогда в этом голосе животную злобу и тоску пойманного зверя, слишком ясно стояла в его ушах рвущаяся вместе с голосом жажда свободы, которую живущие с человеком собаки боятся и ненавидят больше, чем самих волков.

Иван отбил летящую на него морду ударом кулака, как боксеры отбивают перчатку атакующего соперника, и, не дав псу даже упасть на землю, схватил его за задние лапы и, держа на вытянутых руках, сделал с ним два полных оборота, прежде, чем разжать держащие лапы руки и отправить его тело вслед окончательно погасшему солнцу.

Собачий визг взметнулся над ущельем и затих в пропасти, оттолкнувшись эхом от пары светлых еще вершин, наполнявших густую горную тень сумрачным сумеречным свечением.

Иван отдышался и приложил маковые листья к сочащемуся кровью укусу на плече.

«Осталось еще двое – отец и сын, – думал Иван, убивший деда. – Да не порвется связь времен. И серебряный шнур, обмотавшийся вокруг горла старшего, задушит два следующих поколения».

Откуда взялся в его мыслях этот «серебряный шнур», Иван не понимал, но фраза ему понравилась и он несколько раз повторил ее по дороге к жилищу чеченцев.

Потом его отвлекла мысль о женщине-чеченке, жившей вместе с мужчинами, очевидно, жене среднего и матери младшего. Видел он ее всего пару раз, потому что она из хижины по вечерам почти не выходила, а дни русские рабы проводили на поле. Что делать с ней, он не знал и не стал ломать над этим голову.

Чеченского пацана он нашел около навеса, под которым спали ночами они с запуганным солдатиком. Чечененок принес ведро с похлебкой, поставил перед дрожащим даже перед ним русским и развлекался тем, что плевал в ведро, заставляя солдата после каждого попадания съедать ложку похлебки.

Он так увлекся, что не услышал, как сзади подошел Иван, схватил его за шиворот кожаной тужурки и приподнял над землей.

Пацан завизжал, начал хватать себя за пояс, где у него болтался кинжал, но никак не мог его ухватить.

– Поужинай с нами, парень, – сказал Иван и сунул его головой в горячую похлебку.

Ухватившись руками за края ведра и оттопыря по паучьи ноги, пацан заперебирал ими вокруг ведра, не в силах выдернуть головы из-под твердой ивановой руки и пуская пузыри через жидкое обжигающее варево.

Вскоре ноги его подогнулись, он упал на колени, сунулся головой глубже в ведро, пару раз еще дернулся и через минуту окончательно затих.

Иван вытащил ошпаренную руку из ведра. Пацаненок вытянулся, подался вперед и так и остался лежать с ведром на голове.