— А вы думаете, он полезет?

— Я думал, вы мне об этом скажете, сэр. Но то, что сказал вам Кларк — правда, сэр. Царь должен скоро встретиться с Бернадоттом. Наверное, вы знаете, что это означает. Я — маленький человек, сэр, и для меня это не означает ничего. Слишком уж много было всех этих встреч, конференций и конгрессов.

Значит, все оставалось по-прежнему: Швеция и Россия по-прежнему сохраняли свою двусмысленную позицию, будучи номинально противниками Англии и союзниками Бонапарта, делая вид, что воюют, делая вид, что сохраняют мир, наполовину враждебны, наполовину — нейтральны, в той странной манере, которая, похоже, начинает в наши дни входить в моду. До сих пор неясно, решится ли Бонапарт на столь отчаянный шаг и объявит войну России. Никто не может предсказать поведение Бонапарта. Может показаться, что для него лучше было бы сосредоточить все свои силы для окончания войны в Испании и предпринять еще одну попытку поставить Англию на колени прежде, чем двинуться на завоевание Востока; но, с другой стороны, быстрый и решительный удар по России может освободить его от мощного противника и, по всей видимости, не вполне лояльного союзника. Бонапарт слишком часто побеждал, ему удалось повергнуть в прах почти все государства Европы — кроме Англии — и трудно предположить, что Россия сможет выстоять под мощными ударами его сил. А после разгрома России у него вообще не останется врагов на материке. Лишь Англия будет противостоять ему — и то Англия, лишенная одной руки — своих сухопутных союзников. Очень хорошо, что Англия не оказала поддержки Финляндии, когда Россия напала на эту маленькую страну. Это давало теперь возможность при необходимости возобновить союз с Россией.

— А теперь расскажите мне об этом «Бланш Флер» — сказал Хорнблауэр, сворачивая свою карту.

— Он сцапал нас неподалеку от Рюгена, сэр. В восьми милях к юго-западу от Зассница. Видите ли, сэр…

Хорнблауэр внимательно слушал объяснения. Двадцатипушечный корвет под командой хорошего капитана-француза был серьезной угрозой для торгового судоходства на Балтике. Поскольку это самое судоходство с таянием льда как раз и оживилось, его долг, как британского морского офицера, уничтожить этот капер или загнать его в порт и запереть там блокадой. Столь хорошо вооруженный корабль сможет выдержать жаркую схватку с каждым из его шлюпов. Хорнблауэр все же надеялся заманить француза в западню — корвет наверняка обладает слишком большой скоростью, чтобы «Несравненный» смог при погоне в кильватер приблизиться к нему на дистанцию бортового залпа. Француз отсылает свои призы в Киль — там с них снимают пленных, сажают французскую команду и суда начинают свой опасный путь на запад, огибая Данию — Бонапарту необходимы их грузы, ведь Франция строит корабли в каждом порту — от Гамбурга до Триеста.

— Благодарю вас, джентльмены, — наконец промолвил Хорнблауэр: — больше я вас не задерживаю. Капитан Буш, теперь мы поговорим с пленными.

Но от матросов, входивших в призовую команду «Мэгги Джонс», немногое удалось узнать — даже когда их допросили по отдельности. Четверо из них были французами и Хорнблауэр, сопровождаемый восхищенными взглядами Буша, лично допрашивал их. Бушу удалось успешно позабыть даже тот ничтожный запас французских слов, которые он с таким мучением выучил во время их вынужденного пребывания во Франции. Еще двое матросов были датчанами, а двое — немцами; пришлось вызвать мистера Броуна, чтобы тот переводил во время их допроса. Все они были опытными моряками и, как догадывался Хорнблауэр, охотно предпочли завербоваться на «Бланш Флер», нежели дожидаться, пока их призовут во флот или армию Бонапарта. Несмотря на перспективу провести остаток жизни в английской тюрьме, все французы как один отказались от предложения перейти на службу в английский флот, зато остальные согласились сразу же, как мистер Броун перевел им это предложение. Буш потирал руки от радости, что таким образом разжился сразу четырьмя опытными матросами — и это при хронической недоукомплектованности команды. Эти немцы и датчане уже освоили немного французского на «Бланш Флер» и, вне сомнения, вскоре научатся достаточно понимать по-английски, послужив на «Несравненном» или на «Лотосе». Конечно, освоение незнакомого языка пойдет быстрее под чутким руководством опытного бакового старшины, вооруженного хорошим линьком…

— Забирайте их и прочтите им «Свод законов военного времени», мистер Харст, — произнес Буш, вновь потирая руки: — а теперь, сэр, не пришел ли черед взглянуть на этого проклятого английского перебежчика?

Кларк лежал на верхней палубе «Несравненного», куда его подняли на конце, пропущенном через блок на ноке рея; корабельный хирург все еще склонялся над ним. Врач пытался привести раненного в чувство, но, похоже, единственное, в чем он, кажется, преуспел — это окончательно раздробил ему нижнюю челюсть. Кровь была повсюду — на синем сюртуке и белых штанах раненного, на бинтах, покрывающих его голову. Он лежал, корчась в предсмертных судорогах на куске парусины, на котором его подняли на борт. Хорнблауэр еще раз взглянул на распростертое перед ним тело. Черты лица, которые ему удалось рассмотреть, — лица, белого как мел, на котором даже загар казался лишь налетом грязи, — были тонкими и слабыми. Тонкий нос, впалые щеки, карие, почти по-женски большие глаза под жидкими песочного цвета бровями. Те немногие пряди волос, которые выбивались из-под бинтов, также были песочно-рыжеватого цвета. Любопытно, какое стечение обстоятельств заставило этого человека предать свою родину и перейти на службу к Бонапарту? Может быть, нежелание оставаться в плену? Хорнблауэр хорошо помнил, что значит плен, — он побывал в плену у испанцев в Ферроле и Росасе, а позже — во Франции. Но это тонкие, почти аристократичные черты лица… Нет, он явно не походил на человека, который бы сходил с ума от тюремной тоски. Скорее всего, на предательство его толкнула женщина, или же он просто дезертировал с флота в страхе перед наказанием — поркой, а то и чем пострашнее. Интересно будет взглянуть ему на спину — не прогулялась ли по ней кошка-девятихвостка? Возможно, это — ирландец, один из тех фанатиков, которые в своей жажде насолить Англии не хотят видеть, что даже худшее из того, что Англия когда-либо причинила Ирландии — ничто по сравнению с муками, которые уготовит его родине Бонапарт, если когда-нибудь она окажется в его власти. Но кем бы он ни был — это человек способный и сообразительный. Как только он увидел, что «Лотос» отрезал ему пути отступления, то сразу же лег на единственный курс, который оставлял ему хоть и минимальные, но шансы на спасение. Он спокойно подвел «Мэгги Джонс» почти на расстояние вытянутой руки к «Несравненному», выдумка об оспе на борту была просто гениальной, а его речь во время переговоров в рупор звучала почти вполне естественно.

— Он выживет? — спросил Буш у хирурга.

— Нет, сэр. Мандибула слишком сильно повреждена с обеих сторон — я имею в виду, что его челюсть раздроблена, сэр. Есть трещины и в максилле — верхней челюсти, сэр. И еще его язык — по сути, вся глоссо—фарингальная область — фактически разнесена в клочья. Хаэмморагия может оказаться смертельной — иными словами, этот человек может просто истечь кровью, хотя сейчас я и не уверен в этом. Зато абсолютно ничто не сможет остановить гангрену сэр, а она в этой части организма неминуемо смертельна. В любом случае, он умрет от истощения, от голода и жажды, даже если мы попытаемся поддерживать в нем жизнь per rectum — питательными клизмами, сэр.

При других обстоятельствах эти мучительные попытки врача говорить простым и понятным языком могли бы даже вызвать улыбку.

— Значит, судя по всему, его уже ничто не может спасти?

Человеческая жизнь — вот, что стояло за этими рассуждениями.

— Мы должны повесить его, сэр, прежде, чем он умрет, — проговорил Буш, обернувшись к Хорнблауэру: — Можно собрать трибунал.

— Но он не может высказаться в свое оправдание, — заметил Хорнблауэр.

Буш развел руки весьма красноречивым жестом.