При жене и свояченице Карцев стегал кнутом дворовых. Если женщины просили помещика образумиться, он засекал людей насмерть. Дочерей он привязывал за косы к лошадиным хвостам и гонял по корту. Сына своего сделал калекой и сумасшедшим. Жаловаться на Карцева никто не смел, да и жалобы от крепостных на помещика не принимались. Рабочих сахарного завода истязатель довел до отчаяния. Они решили убить Карцева. Об этом заговоре он узнал от своей любовницы. Карцев приехал на завод, захватил зачинщиков и живыми сварил в котле. Пришлось возбудить против изувера уголовное дело. Карцев истратил миллион рублей на взятки, следствие продолжалось десять лет. Уголовное дело прекратили после смерти помещика…

— На похоронах Карцева родственники и друзья его были в глубоком трауре. А крепостные надели праздничные рубахи и под гармошку плясали от радости, — шептала бабушка.

Голос ее дышал тоской и правдой, хотя она многого не досказывала. Петенька не смел спрашивать, но история, поведанная бабушкой, произвела на него потрясающее впечатление. Этот рассказ «заставил меня постепенно вдумываться в отношения помещиков к их крепостным и понемногу раскрыл мне глаза на все ужасы, которые могли быть порождаемы крепостным правом…».

А что же изменилось с его незабываемых детских лет? Так же страдает и мучается народ, всюду то же ярмо крепостного права. Лишь ушло в небытие старое поколение помещиков-крепостников, ушло, передав своим потомкам гнусные нравы и привычки.

А семья Семеновых после смерти отца и при душевно больной матери распадалась. Урусово приходило в упадок, соседи-помещики захватывали земли, лесные угодья, заводили судебные тяжбы по всякому пустяковому поводу.

В судьбу распадающейся семьи вмешался дядя Михаил Николаевич. Он взял на себя все хозяйственные дела. Петенька с матерью выехали в Москву, потом в Петербург…

Живучи, неистребимы, нетленны, как цветы бессмертника, воспоминания детства. Они вызывают то радостные ощущения, то глубокую грусть. Петр Петрович видит себя по дороге из Москвы в Петербург, в Царском Селе, в просторной квартире на Первой линии Васильевского острова. Видит себя перед Медным всадником, в белых ночах Невского проспекта.

Словно из тумана встает перед ним парадный зал в доме Уваровых. Петенька рассматривает не сановников, князей, графов, а художника Карла Брюллова, драматурга Кукольника, поэта Жуковского. Он гордится тем, что Жуковский хотя и отдаленный, но их родственник по матери. За своей спиной он слышит чей-то шепот:

— Пушкин…

Наконец-то он воочию видит любимого поэта, чьи стихи уже давно выучил наизусть. Пушкин, заложив за спину руки, чему-то весело смеется, что-то рассказывает. Он протискивается сквозь кольцо людей к Пушкину. Смотрит на его пальцы — нервные, быстрые, выразительные. Думает: «Эти пальцы написали „Бориса Годунова“, „Евгения Онегина“, бессмертные слова „пока свободою горим, пока сердца для чести живы…“»

Пушкин поворачивает к нему еще смеющееся лицо и уходит из зала. Во второй и последний раз Петенька встретил поэта на улице: Пушкин проходил, опустив голову, заметаемый снегом. Маленький Семенов не знал, что скоро Пушкин уйдет навсегда — от него, от России в седую метель, на Черную речку.

Тяжелой оказалась для юного Семенова зима 1837 года.

Душевная болезнь матери прогрессировала. Дни и ночи проводит Петя у постели больной, со страхом прислушивается к ее бреду.

В огромной роскошной квартире было пусто, страшно и холодно. Повар не готовил обеда. Бонна и учитель английского языка взяли расчет. Никто из петербургских родственников не посещал Семеновых.

Петя, не желая оставлять больную в одиночестве, неделями не выходил из квартиры. Он варил на спиртовке пищу, ухаживал за матерью. В минуты ее просветления читал Байрона, Шекспира, Вальтера Скотта. Это были прекрасные минуты: мать приходила в полное сознание и с прежней нежностью беседовала с сыном.

В одну из таких минут Пете удалось уговорить ее вернуться в Урусово.

Возвращение в деревню хорошо подействовало на больную. Ей стало лучше, а Петя снова почувствовал, как любовь к природе захватывает все его существо. Он, как увлекательные романы, заучивал садовые книги, запоминал латинские названия растений, выписывал из Москвы цветочные семена.

Годы деревенской жизни были для мальчика временем маленьких, но чудесных открытий. В поисках растений он уходил в окрестные леса и поля. Рощи открыли ему свои тайны, овраги дарили древние раковины, луговые травы — жуков и бабочек. Он удивленно смотрел на цветущую липу — дерево гудело от жужжащих пчел, и гул этот волновал, как живая музыка.

По вечерам он забирался на крышу дома и погружался в тихие мечты. Закат пламенел на дне Рановы, глубоко просвечивал сосновые боры. Старые сосны блестели медью. Сумерки нарастали незаметно и плавно, мир и спокойствие наступали со всех сторон. Мальчик напряженно прислушивался.

В лугах тягуче вздыхала выпь. «Пить-полоть, пить-полоть!» — вскрикивала в поспевающей ржи перепелка. «Извините — вирр!» — извинялась перед кем-то чечевичка, и мальчику было весело слушать се громкие извинения.

Около него раздавался странный серебряный звук и обрывался тугим щелчком. Жук ударялся в ею ладонь и затихал, прикинувшись мертвым.

Мир таинственных вскриков, вздохов, щелчков — все эти живые голоса природы вызывали в Пете томительное, еще неопределенное желание. Ему хотелось куда-то идти, что-то делать, искать, находить. Природа звала его к себе, и от ее неодолимого зова за плечами его будто появлялись крылья…

Как ни хорошо чувствовал себя Петенька в родном Урусове, а надо было продолжать учение. Мать, немного оправившись от недуга, снова повезла сына в Петербург.

Осенью 1842 года Семенов поступил в петербургскую школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, сдав экзамены сразу в третий класс.

Школа имела хороших учителей. Русскую литературу преподавал талантливый учитель Прокопович — друг Гоголя, химию — профессор Воскресенский, статистику — Ивановский. Умные, широко образованные преподаватели оказывали большое влияние на учеников. Семенова особенно увлекал своими яркими уроками по географии учитель Тихонов.

Были в школе и ограниченные службисты и тупые солдафоны. Ничего, кроме лихой военной выправки и барабанного боя, они не признавали. Среди них особенно выделялся ротный командир Лишин. Он обучал военной выправке и шагистике еще Лермонтова, который окончил школу за несколько лет до Семенова. Великий поэт посвятил Лишину строки:

Лишин запомнился Семенову только своим категорическим мнением о Лермонтове. Как-то на вопрос Семенова, считает ли ротный командир Лермонтова великим поэтом, Лишин ответил:

— Да вы что, смеетесь, сударь? Лермонтов скверно себя вел, курил табак, не умел становиться во фрунт. Какой из него поэт, да еще и великий?..

Семенов окончил школу блестяще, его имя было занесено на школьную мраморную доску как отличнейшего ученика. Семенова произвели в чин коллежского секретаря, но служить он не собирался. Он мечтал поступить в Петербургский университет.

В 1845 году среди вольных слушателей университета появился курчавый подвижной любознательный юноша. Он ревностно посещал все уроки, слушал и конспектировал лекции, поражая своих товарищей необыкновенной обширностью знаний. С особым вниманием он записывал лекции академика Ленца, преподававшего физику и физическую географию, профессора-ботаника Шиховского, профессора минералогии и геологии Гофмана, — славного своими исследованиями Урала.

Каждый из них преподавал свою науку талантливо, вдохновенно, но физическая география не связывалась с геологией, ботаника с зоологией.

Особенно увлекали Семенова лекции профессора Куторги, читавшего курс сравнительной анатомии, зоологии и палеонтологии. Зоологический кабинет университета стараниями Куторги был неплохо обставлен. В свободные от лекций часы Семенов пропадал в зоологическом кабинете, по его экспонатам изучая русскую природу. Профессор Куторга и еще два преподавателя университета повлияли на решение Семенова посвятить свою жизнь науке. Первым был молодой адъюнкт университета, гениальный математик Чебышев, вторым — профессор истории русского законодательства Неволин.