– Что будет потом?

– Я поговорю со всеми. С твоими мамой, папой, братом и сестрой. С твоим адвокатом.

Теперь возле дома стоял старый джип и входная дверь была открыта. Я выключила зажигание, но Анна не шевельнулась.

– Зайдете со мной?

– Зачем?

– Мама меня убьет.

Эта Анна, по-настоящему напуганная, мало напоминала ту девочку, с которой я провела последний час. Интересно, как она может быть одновременно такой смелой, чтобы подать в суд, и бояться встретиться с собственной матерью?

– Почему?

– Ну, я ушла сегодня и не сказала куда.

– И часто ты так делаешь?

Анна покачала головой.

– Обычно я делаю то, что мне скажут.

Что ж, рано или поздно все равно нужно поговорить с Сарой Фитцджеральд. Я вышла из машины и подождала Анну. Мы пошли по дорожке мимо ухоженных цветочных клумб и вошли в дом. Мама Анны оказалась ниже меня и стройнее. У нее были темные волосы и беспокойные глаза. Она металась по комнате и, услышав звук открываемой двери, подлетела к нам.

– Слава Богу! – воскликнула она и начала трясти Анну за плечи. – Где ты была? Мы не знали…

– Прошу прощения, миссис Фитцджеральд. Я бы хотела представиться. – Я сделала шаг к ней и протянула руку. – Джулия Романо, назначенный судом опекун-представитель.

Она обняла Анну за плечи – напряженное проявление нежности.

– Спасибо, что привезли Анну домой. Уверена, что вам с ней есть о чем поговорить, но сейчас…

– Вообще-то я хотела поговорить с вами. Я должна представить суду свое мнение меньше чем через неделю. Поэтому, если у вас найдется несколько минут…

– Нет, – резко прервала меня Сара. – Сейчас действительно не самое удачное время. Мою старшую дочь только что опять положили в больницу.

Она посмотрела на Анну, которая стояла в дверях кухни. Ее взгляд говорил: «Надеюсь, ты довольна».

– Мне очень жаль.

– Мне тоже. – Сара кашлянула. – Я благодарна вам за то, что вы пришли поговорить с Анной. Я знаю, это ваша работа. Но я действительно сама со всем разберусь. Это недоразумение. Судья Десальво через день-два скажет вам то же самое.

Сара отступила назад, ожидая от меня – и от Анны – возражений. Я посмотрела на Анну. Она поймала мой взгляд и качнула головой, умоляя оставить пока все как есть.

Кого она защищает – мать или себя?

В моей голове пронеслось: «Анне тринадцать. Анна живет с матерью. Мать Анны – адвокат противной стороны. Как она может жить в одном доме с матерью и не поддаться ее влиянию?»

– Анна, я завтра позвоню.

Не попрощавшись с Сарой Фитцджеральд, я покинула ее дом и направилась туда, куда не хотела идти больше всего на свете.

Офис Кемпбелла Александера был именно таким, каким я его себе представляла: на верхнем этаже небоскреба из черного стекла, в конце коридора с персидской ковровой дорожкой. Две тяжелые двери из красного дерева охраняли вход от разного сброда. Сидящая за массивным столом секретарша с фарфоровым личиком и с наушником под копной волос. Не обращая на нее внимания, я подошла к единственной закрытой двери.

– Эй, – крикнула она. – Туда нельзя.

– Он ждет меня.

Кемпбелл что-то быстро писал, не поднимая головы. Рукава его рубашки были закатаны по локоть.

– Керри, – сказал он, – посмотри, можно ли найти какие-то записи Дженни Джонса по делу о близнецах, которые не знали…

– Привет, Кемпбелл.

Он перестал писать. Потом поднял голову.

– Джулия! – Он вскочил, как школьник, которого застали за непристойным занятием.

Я вошла в кабинет и закрыла за собой дверь.

– Я опекун-представитель, назначенный по делу Анны Фитцджеральд.

Собака, которую я сначала не заметила, села рядом с Кемпбеллом.

– Я слышал, ты поступила на юридический.

«В Гарвард. Получив право на бесплатное обучение».

– Провиденс – небольшой город… Я все время надеялся… – Его голос затих, и он покачал головой. – Я думал, мы встретимся раньше.

Он улыбнулся мне, и я вдруг снова почувствовала себя семнадцатилетней. Снова вернулась в то время, когда поняла, что в любви нет правил, что больше всего желаешь того, что недоступно.

– Нетрудно избежать встреч, если захотеть, – ответила я холодно. – Кому как не тебе этого не знать.

Я действительно пытался сохранять спокойствие, пока директор школы в Понагансете не начал читать мне по телефону лекцию о политкорректности.

– Ради Бога! – кричал он. – Для чего коренным американским студентам называть свою баскетбольную лигу «Бледнолицые»?

– Думаю, они хотели сказать то же, что и вы, когда выбрали символом своей школы изображение вождя индейского племени.

– Мы называемся Понагансетскими вождями с 1970 года, – возразил директор.

– Да, а они принадлежат к племени Наррагансет с самого рождения.

– Это выражение непочтения. И политически некорректно.

– К сожалению, – заметил я, – нельзя призвать к судебной ответственности за политическую некорректность, иначе на вас уже давно подали бы в суд. Тем не менее, Конституция защищает частные права американцев, включая коренных американцев. Право на собрания, на свободу слова, которое предполагает, что «Бледнолицые» получат разрешение собираться, даже если ваша нелепая угроза дойдет до суда. Поэтому вы можете подавать в суд на все человечество, поскольку вы найдете намек на расизм в названии Белого дома, Белой горы и справочника «Белые страницы».

На том конце провода повисло тяжелое молчание.

– Полагаю, я могу сообщить своему клиенту, что вы передумали подавать в суд?

Когда он повесил трубку, я нажал кнопку селектора.

– Керри, позвоните Эрни Фишкиллеру и скажите, что он может больше не беспокоиться.

Когда я взгромоздил на стол гору бумаг, Судья громко вздохнул. Он спал, свернувшись возле моего стола, и был похож на коврик. Его лапы дергались.

– Жизнь, – говорила она мне, – это наблюдать, как щенок гоняется за своим хвостом. И я хочу, чтобы так было.

Я смеялся:

– В следующей жизни ты была бы кошкой. Им больше никто не нужен.

– Мне нужен ты, – возражала она.

– Что ж, – отвечал я, – тогда я стану валерианой.

Я прижал пальцы к уголкам глаз. Наверное, я не высыпаюсь. Сначала тот эпизод в кафе, теперь это. Я сердито посмотрел на Судью, будто это была его вина, а потом попытался сосредоточиться на записях в своем блокноте. Новый клиент – торговец наркотиками, которого сняли на пленку во время сделки. Этот парень не имел никаких шансов выпутаться, разве что у него был брат-близнец, существование которого мать держала в тайне.

Хотя, если подумать…

Дверь открылась, и я, не поднимая головы, начал давать указания Керри.

– Посмотри, можно ли найти какие-то записи Дженни Джонса по делу о близнецах, которые не знали…

– Привет, Кемпбелл.

Я схожу с ума, я определенно схожу с ума. В нескольких шагах от меня стояла Джулия Романе, которую я не видел пятнадцать лет. Волосы у нее теперь были длиннее, около рта виднелись морщинки – следы слов, которых я не слышал.

– Джулия, – наконец смог выговорить я.

Она закрыла дверь, и от этого звука Судья вскочил.

– Я опекун-представитель, назначенный по делу Анны Фитцджеральд, – заявила она.

– Я слышал, ты поступила на юридический. Провиденс – небольшой город… Я все время надеялся… Я думал, мы встретимся раньше.

– Нетрудно избежать встреч, если захотеть, – ответилаона. – Кому как не тебе этого не знать.

Потом вдруг она успокоилась.

– Извини. Я не имела права так говорить.

– Прошло много времени, – сказал я. На самом деле мне хотелось расспросить ее, что она делала все эти годы. Любит ли еще чай с молоком и лимоном. Счастлива ли она.

– Твои волосы уже не розовые, – заметил я, чувствуя себя идиотом.

– Нет. А что, это плохо?

Я пожал плечами.

– Нет, просто… – Куда деваются слова, когда они так нужны? – Мне нравились розовые, – признался я.