– Привет, ма! – поздоровался он, и его улыбка стала еще шире.

– Извините, – сказала мама медсестрам. Она закрыла глаза, когда Джесси выпрямился и обнял ее влажными от виски руками.

– В кафетерии можно взять кофе, – предложила одна медсестра.

Но маме было очень стыдно, и она промолчала. Просто направилась в сторону лифтов вместе с Джесси, который держался за нее, как мидия за свою раковину. Мама нажимала кнопку вызова снова и снова в надежде, что дверь от этого откроется быстрее.

После того как они уехали, остальное было просто. Одни медсестры поспешили на зов пациентов, другие устроились за столом и принялись шепотом обсуждать Джесси и мою несчастную мать, словно говорили о карточной игре. Они даже не взглянули в мою сторону, когда я выскользнула из кладовой, прокралась по коридору и вошла в палату сестры.

Однажды, когда Кейт в День благодарения была дома, а не в больнице, мы действительно почувствовали себя нормальной семьей. Смотрели парад по телевизору, во время которого огромный воздушный шар унесло ветром и он зацепился за светофор прямо на улице Нью-Йорка. У нас было жаркое. Мама вытащила из индейки волшебную косточку-вилочку, и мы спорили, кто будет загадывать желания. Право разломать косточку выпало мне и Кейт. Прежде чем я успела что-то загадать, мама наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

– Ты ведь знаешь, что нужно загадать.

Я закрыла глаза и изо всех сил пожелала, чтобы у Кейт была ремиссия, хотя собиралась попросить CD-плеер. Когда косточка переломилась со стороны Кейт, я испытала злорадное удовлетворение.

После праздничного обеда папа повел нас во двор играть в футбол двое против двоих, пока мама мыла посуду. Она вышла, когда мы с Джесси уже забили в два раза больше голов.

– Скажите, что мне все это кажется! – воскликнула она.

Можно было ничего не говорить – мы все знали, что, если Кейт упадет, как любой нормальный ребенок, кровотечение будет очень трудно остановить.

– Сара, – браво улыбнулся папа, – Кейт в моей команде. Я ее в обиду не дам.

Он с важным видом подошел к маме и поцеловал так долго и медленно, что мои щеки начали наливаться краской от мысли, что соседи все видят. Когда он поднял голову, мамины глаза были такого цвета, какого я еще никогда не видела и вряд ли увижу.

– Верь мне, – сказал он и бросил Кейт мяч.

Я помню, что в тот день сидеть на земле было холодно – приближалась зима. Помню, как папа повалил меня, приподнялся на руках, и я не ощущала его веса, только тепло. Помню, как мама болела сразу за обе команды. Когда Джесси бросил мяч, Кейт перехватила его. Папа крикнул, чтобы она бежала к воротам. Кейт начала набирать скорость, но тут Джесси в прыжке сбил ее с ног и всем телом придавил к земле. Я помню выражение шока на ее лице, когда она оступилась и начала падать, выставив руки вперед.

В этот момент все будто замерло. Кейт лежала лицом вниз, раскинув руки и ноги, и не двигалась. Папа был уже рядом и набросился на Джесси:

– Ты в своем уме? Что ты делаешь?!!

– Я забыл!

– Где болит? Ты можешь сесть? – причитала мама.

Но когда Кейт перевернулась, она улыбалась.

– Ничего не болит. Все просто здорово.

Родители переглянулись. В отличие от нас с Джесси, они не понимали, что независимо от того, кто ты на самом деле, какая-то часть тебя всегда хочет быть кем-то другим. И когда даже на долю секунды твое желание сбывается – это чудо.

– Он забыл, – сказала Кейт, лежа на спине и глядя вверх на далекое холодное солнце.

В больничных палатах никогда не бывает совершенно темно: рядом с кроватью всегда мигают какие-то лампочки на случай беды – сигнальные огни, помогающие медсестрам и врачам быстро ориентироваться в темной палате. Я сто раз видела Кейт в такой же кровати, только трубки и провода были другие.

Как можно тише я присела рядом с ней. На шее и груди Кейт вены были похожи на карту дорог, ведущих в никуда. Мне даже казалось, что я вижу, как по ним движутся раковые клетки.

Когда она открыла глаза, я чуть не свалилась с кровати. Все это напоминало сцену из фильма «Изгоняющий дьявола».

– Анна? – спросила она, глядя прямо на меня.

В последний раз я видела ее такой напуганной, когда мы были совсем маленькими. Джесси тогда убедил нас, что привидение старого индейца вернулось за своим телом, по ошибке похороненным под нашим домом.

Если ты имеешь сестру и она умирает, как отвечать на вопрос: «Есть ли у тебя брат или сестра?» Или сестрой остаются на всю жизнь, даже если нет больше той, которая была ею?

Я залезла на кровать, не очень широкую, но достаточно просторную для нас двоих. Я положила голову Кейт на грудь. Центральный катетер был так близко, что я видела, как в нее вливается жидкость. Джесси ошибался. Я пришла к Кейт не для того, чтобы мне стало легче. Я пришла потому, что она – это часть меня, без которой я уже не буду собой.

Мы никогда не знаем заранее, что нас ждет: взорвавшаяся плита или разведенный костер. Вчера ночью в 2.46 наверху включился свет. Сирена тоже включилась, хотя я не был уверен, что мне это не приснилось. Через десять секунд я оделся и выбежал из своей комнаты на станции. Через двадцать секунд я надевал форму, натягивая длинные эластичные подтяжки и влезая в панцирь куртки пожарного. Через две минуты Цезарь уже вел пожарную машину по улицам Верхнего Дерби. Полли и Рэд, отвечавшие за огнетушители и гидранты, сидели сзади.

Спустя некоторое время яркими короткими вспышками начало возвращаться сознание: мы проверили дыхательный аппарат, надели перчатки. Диспетчер сообщил, что горит дом на Ходдингтон-Драйв. Это могло означать, и что горит весь дом, и что какая-то одна комната.

– Поворачивай налево, – велел я Цезарю. Ходингтон находился всего в восьми кварталах от моего дома.

Горящий дом был похож на пасть дракона. Цезарь попытался объехать вокруг него, чтобы дать мне возможность увидеть дом с трех сторон. Потом мы выскочили из машины и на мгновение застыли, как Давид перед Голиафом.

– Подключайте линию на два с половиной дюйма, – сказал я Цезарю, который сегодня отвечал за насосы. Ко мне бежала женщина в ночной рубашке. За ее юбку цеплялись трое плачущих детей.

– Mija![17] – кричала она, показывая рукой. – Mija!

– Donde esta?[18] – Я встал прямо перед ней, чтобы она видела только мое лицо. – Cuantos anos tiene?[19]

Она указала на окна второго этажа и плача ответила:

– Tres.[20]

– Капитан! – крикнул Цезарь. – Мы готовы!

Я услышал сирену второй подъехавшей машины – резервная команда, приехавшая к нам на помощь.

– Рэд, вентиляционное отверстие на северо-восточной стороне крыши, Полли, сбивай огонь! У нас ребенок на втором этаже. Я посмотрю, можно ли его забрать оттуда.

Это не было похоже на сцену из фильма, и я не претендовал на Оскара. Если я войду и лестница обвалится… если обвалится весь дом… если температура поднялась настолько, что все вокруг плавится – я вернусь и прикажу своим людям сделать то же самое. Безопасность спасателя важнее безопасности жертвы.

Всегда.

Я трус. Иногда, когда моя смена уже заканчивается, вместо того чтобы сразу идти домой, я остаюсь, скручиваю шланги. Или завариваю свежий кофе для команды, которая сейчас приедет. Я все время думаю, почему я больше отдыхаю там, где меня выдергивают из постели два-три раза за ночь. Наверное, потому что здесь я не боюсь, что случится какая-то беда – она и так случится. Но переступив порог дома, я тут же начинаю переживать о том, что может произойти.