— Рад вас видеть, уважаемый Леонид Александрович, — радушно приветствует профессора полковник в своем кабинете. — Говорили, будто вы захворали?

— Сейчас это уже позади, — беспечно машет рукой Кречетов. — А к вам я вот по какому делу. Не знаете ли вы что-нибудь о передаче или попытке передачи за границу методики эксперимента, с помощью которого предполагалось осуществить нечто вроде «общения со всевышним»?

— Впервые слышу о таком, — удивленно пожимает плечами Уралов.

— Я так и думал. Скорее всего, богословы сами сочинили это для большего доверия к своим замыслам. Они ведь уверяют, будто физиков, затеявших такой эксперимент, арестовали. Остался, однако, какой-то подмосковный батюшка, с которым они имели дело. Он помогал им в приобретении необходимой для их эксперимента аппаратуры.

— А батюшку этого не отцом ли Никанором звать? — восклицает вдруг полковник. — У него приход в Тимофеевке?

— Да, кажется, — не очень уверенно подтверждает Кречетов.

Корректный, сдержанный Уралов начинает хохотать так заразительно, что даже профессор невольно улыбается, хотя понятия не имеет, чем он так развеселил полковника государственной безопасности.

— Да это же, наверное, наши с вами старые знакомые! — снова восклицает Уралов. — Корнелий Телушкин и Вадим Маврин. Они действительно облапошили тимофеевского батюшку, отца Никанора, заполучив у него бесплатно несколько старинных икон для того будто бы, чтобы выменять их у иностранцев на нужную им аппаратуру. Но ведь это же была сплошная афера, ибо ни о каком общении со всевышним эти мошенники даже и не помышляли. А арестовали их, как вам известно, за общение не с господом богом, а с иностранными агентами, занимавшимися научно-техническим шпионажем.

Побеседовав с полковником Ураловым еще некоторое время, профессор Кречетов возвращается домой, но Куравлев со своим экспериментом долго не выходит у него из головы.

А что, если позвонить кому-нибудь из сослуживцев Куравлева по научно-исследовательскому институту, в котором он работает? Дружит же он там с кем-нибудь?

И Леонид Александрович вспоминает кандидата физико-математических наук, бывшего своего ученика, работающего как раз в этом институте. Найдя в записной книжке его служебный телефон, Кречетов торопливо набирает нужный номер.

Терпеливо выслушав довольно обстоятельную информацию Проклова о его успехах, Кречетов, как бы между прочим, спрашивает:

— Да, вот что, Юра: вместе с вами, кажется, работает Ярослав Куравлев? М-да!.. Исчез в неизвестном направлении? Даже при драматических обстоятельствах? Это любопытно. Расскажите-ка об этом поподробнее.

— Только об этом ничего пока не известно. Мудрил он что-то у себя дома. Замыслил нечто вроде экспериментальной проверки одной своей идеи. На какой аппаратуре?… В этом-то и загадка. Но факт остается фактом — взорвалось у него там что-то, и сам он чуть не отдал богу душу.

— А насчет бога это вы так или бог имел к этому какое-то отношение?

— Пожалуй, имел… Чудил в последнее время Куравлев. Стал вдруг одержим идеей общения со всевышним. Написал даже по этому поводу статью в «Журнал Московской патриархии». Ну, а потом стал экспериментировать — и угодил в больницу. Случилось это примерно месяц назад.

— Да, печальная судьба… — вздыхает Кречетов. — Но что же все-таки могло там у него взорваться?

— Это просто непостижимо. Он способный ученый, и его иногда осеняли оригинальные идеи. Говорят, что смастерил какое-то портативное электронно-вычислительное устройство собственной конструкции для производства своих расчетов.

— А что же в этом устройстве могло взорваться?

— Может быть, и не взорвалось. Достоверно известно только, что был пожар.

Несколько часов спустя Кречетов сообщил Насте Боярской о своем разговоре с полковником Ураловым и Прокловым.

Иван Арсеньевич Боярский — отец Насти — не взялся бы за подобное поручение, если бы в поликлинике Академии наук не работал его приятель психиатр. Вот к нему-то и решает он обратиться за справкой.

— Вот уж никак не ожидал, что тебя может интересовать этот параноик! — удивляется приятель. — Хотя постой, постой — ты ведь в Благове, а именно туда уехал Куравлев по совету своего лечащего врача.

— Не был пока. А узнал я о нем от дочери. Он что, действительно параноик?

— Недавно даже в психиатрической больнице побывал. Экспериментировал тайком от всех у себя на квартире и чуть было не угодил на тот свет.

— Что же это был за эксперимент?

— Что-то вроде попытки общения с самим господом богом. Бредовые идеи для параноиков характерны.

— Ну, а каковы умственные способности Куравлева?

— У параноиков, как ты и сам знаешь, не отмечается снижения интеллекта. Не страдают они и расстройством восприятия. И вообще во всем, что не относится к их бредовым идеям, остаются они достаточно полноценными. Куравлева, кстати, считают даже талантливым математиком. А с помощью своего эксперимента он пытался проникнуть… Забыл, как у него называется эта область…

— «Область Икс», — подсказывает Боярский. — Фидеисты уверяют, что она начинается там, где кончается область знания. В эти тонкости Настя меня посвятила. Она ведь у меня философ. Насколько мне известно, для таких больных, как он, характерны не только бредовые идеи, но и идеи преследования.

— Об этом мне ничего пока не известно. Знаю только, что Куравлев находится под наблюдением психиатров и ему рекомендовали изменить условия жизни. Он взял длительный отпуск в институте, в котором работал, и уехал к своим родным в Благов.

Ты вот что еще имей в виду: в психиатрической больнице, в которой он лечился, наводил о нем справки кто-то из Благовской духовной семинарии. И, между прочим, интересовался не столько состоянием его здоровья, сколько подробностями эксперимента, в результате которого Куравлев чуть было не оказался по ту сторону бытия.

Всю дорогу с тревогой думает Боярский о дочери. Обязательно нужно предостеречь ее от общения с Куравлевым. А если он какой-нибудь аферист, богословы и сами с ним справятся, они народ неглупый. Это он знает по многолетнему общению с Дионисием Десницыным.

…Не спится сегодня Андрею. Все думает о своей угасающей вере. Страшась этого, он в то же время испытывает смутное чувство какого-то облегчения, освобождения от чего-то для него непосильного.

У деда тоже горит еще свет, значит, и он не спит, хотя для него сомнения эти давно уже позади. Но он стар, и мысли о смерти не могут не тревожить его. Ведь если бог все-таки есть, каково ему будет там, на том свете?

А может быть, ему просто плохо — сердечный приступ или еще что-нибудь?…

Андрей осторожно приоткрывает дверь.

— Это ты, Андрей? — окликает его дед. — Ну входи, входи. Я не сплю. Садись и поведай, какими сомнениями томим. Или заглянул просто так, из любопытства — не отдал ли дед богу душу?

Андрей молчит, насупясь: не любит он эти грубоватые шутки деда.

— Представляю, какой из тебя проповедник будет, если решишься, наконец, принять сан иерея, — смеется Дионисий. — Что скажешь прихожанам, чем утешишь слабых духом?

Не дождавшись ответа, Дионисий продолжает:

— А умирать ох как неохота! Умереть, однако, придется, ибо о смерти знаешь как ученые говорят? «Смерть — это цена, которую мы вынуждены платить за нашу высокую организацию, за огромную сложность организма, приобретенную в процессе эволюции». Это значит, что никакого извечного совершенства ни нам, ни вообще ничему живому бог не дал. Оно обреталось в жестокой борьбе за существование, часто вслепую, методом проб и ошибок, как говорят кибернетики. А ты чего морщишься? Противны тебе столь кощунственные речи? Иди тогда спать.

— Что это Травицкий привез вчера в лавку? — спрашивает Андрей.

— Электронную вычислительную машину Куравлева. Ректор, однако, не хочет оставлять ее в стенах семинарии. Велел мне подыскать для нее другое помещение. Ломаю теперь голову над этим.