— А им этого не требуется. Батюшки, с которыми я имею дело, сами это знают не хуже нас с вами. Они грамотные. Дионисий Десницын вообще, по-моему, больше материалист, чем теолог. Вы бы только на них, на Десницыных этих, посмотрели. Внешне они настоящие русские богатыри. Что дед, что внук. А дед вообще колоритнейшая фигура! За свою долгую жизнь он, наверное, прочел не только всю богословскую литературу, но и многие марксистские труды.

— Да откуда вам все это известно? — удивляется Кречетов. — Что он сам, что ли, признался вам в этом?

— Зачем же признаваться? Об этом и самой нетрудно было догадаться. Послушали бы вы только с каким удовольствием говорит он на научные темы!

— Так посылал бы он тогда к черту духовную семинарию и последовал бы примеру профессора богословии Осипова! — невольно вырывается у Кречетова.

— Он, пожалуй, и сделал бы это, — задумчиво произносит Настя, — но у него ведь сын богослов и внук — кандидат богословия.

— Ну, а внук тверд ли в вере?

— Похоже, что на распутье. Он еще молод — мой ровесник. Вместе когда-то в школу бегали. У него такой же живой ум, как и у деда, и вообще многое от него. Но дед, кажется, не хочет разрушать его веру, дает возможность самому до всего дойти.

— Да и вы, наверное, поможете, — усмехается Кречетов.

— Честно вам признаться — очень хотела бы. Думается мне, что и эксперимент Куравлева сыграет в этом существенную роль. Похоже, что Десницын-младший возлагает какие-то надежды на этот эксперимент. Результат его разрешит, наверное, многие сомнения Андрея…

— Ну, а руководство духовной семинарии и ее ректор, они тоже возлагают какие-то надежды на эксперимент Куравлева? — любопытствует Кречетов.

— Конечно! Представляете себе, что бы это им дало в случае успеха?

— Но о каком же успехе может быть речь! Они же не фанатики?

— Нет, не фанатики, а довольно трезвые люди. Особенно ректор. И не случайно, по-моему, поручил он Дионисию Десницыну «курировать», так сказать, проведение этого эксперимента. На тот случай, наверное, если Куравлев начнет мудрить. Известно ему, пожалуй, и то, что Десницын со мной консультируется. Но есть среди богословов и фанатик — это магистр Травицкий. Судя по всему, именно он особенно рьяный поборник экспериментов Куравлева. И скорее всего, потому, что ему каким-то образом стало известно, будто подобный эксперимент хотели поставить еще какие-то физики. Вы ничего не знаете об этом?

— Впервые слышу, — удивленно пожимает плечами профессор Кречетов. — И откуда такое поветрие? За границей полно всяческих спиритов и мистиков, но у нас?… Ну, а чем же закончились эксперименты конкурентов Куравлева? Не завершились разве полным провалом?

— Дело гораздо хуже… Да, да, Леонид Александрович, я не шучу! Поставь они этот эксперимент, он бы с треском провалился и, уж во всяком случае, не дал бы никаких положительных результатов. Но, повторяю, дело обстоит гораздо хуже — им не дали осуществить этого эксперимента.

— То есть как это, не дали?

— Из-за отсутствия необходимых средств они вынуждены были передать все свои расчеты за границу. За что и были будто бы арестованы работниками госбезопасности. Обо всем этом разведал каким-то образом магистр Травицкий.

— А не выдумка это Травицкого?

— Дионисий Десницын уверяет, что не выдумка. Ими это как-то проверялось.

Профессор Кречетов молча ходит некоторое время по комнате, потом вдруг обрадованно восклицает:

— Знаете, я, кажется, смогу уточнить все это у более компетентного лица!

Настя хотя и сообщила своим родителям, когда приедет, но просила не встречать ее — от станции до дома ведь недалеко. А теперь, сидя в поезде, с тревогой думает, что прибудет в родной город поздно вечером. Раньше это ее никогда не пугало, но с тех пор как на нее напали пьяные хулиганы, она стала побаиваться ходить вечерами одна.

Настя гонит от себя эти тревожные мысли, стараясь думать о чем-нибудь ином. Ей вспоминается, что Дионисий Дисницын почему-то с беспокойством рассказывал о недовольстве Травицкого тем, что Куравлев намеревается «моделировать» идею всевышнего с помощью одних лишь математических формул. Как он собирается это сделать, очень непонятно, но еще менее понятна тревога Дионисия, а она, видимо, не беспричинна.

В принципе, конечно, такой подход Куравлева к решению проблемы вполне обоснован. Насте даже вспоминаются слова какого-то физика-теоретика, что поскольку речь идет о микромире, невоспринимаемом чувственно-наглядно, то необходимая для его понимания единая теория частиц и полей должна быть абстрактно-математической моделью. Видимо, такую математическую модель и собирается построить Куравлев, а это вряд ли может устроить богословов. Им нужны не формулы, доказывающие возможность общения с творцом, а сам факт такого общения.

Их устроило бы вообще любое физическое явление, не объяснимое ни одной из существующих научных теорий. Тогда это можно было бы преподнести как чудо. А о чуде церковь мечтала на протяжении всей своей истории.

Время летит незаметно. Вот и последняя остановка. За окнами вагона уже совсем темно. На сердце у Насти снова тревожно. Она спешит к выходу, стараясь идти вместе с остальными пассажирами. Но они постепенно разбредаются в разные стороны, а вечерняя тьма и поднявшаяся метель скрывают от Насти тех, кто идет в одном с нею направлении. Дрожь пробегает по ее телу, когда перед ней вырастает чья-то огромная фигура. Она даже шарахается в сторону, но слышит вдруг знакомый голос:

— Не пугайся, это я, Андрей Десницын.

Настя хочет спросить его, каким же образом он снова так чудесно оказался ее попутчиком, но Андрей опережает ее вопрос:

— Я заходил к твоему отцу и узнал, что ты должна сегодня приехать. Так как Иван Арсеньевич очень тревожился и хотел идти на станцию, я пообещал ему встретить тебя.

— Ну, раз уж сам напросился в провожатые, — весело говорит Настя, — то возьми меня под руку — видишь, какая пурга.

— А к нам ты зачем заходил? — немного погодя спрашивает его Настя.

— Дионисий Дорофеевич посылал спросить, когда ты приедешь. Не терпится ему узнать, что твой профессор сказал о формулах Куравлева. Не мистификация ли это?

— Нет, не мистификация. Все формулы строго научные. Оказалось также, что профессор Кречетов, к которому я обращалась за консультацией, знает Куравлева. Он считает его способным математиком.

«Стоит ли сообщать Андрею о предполагаемой болезни Куравлева или подождать, пока это станет известно точно? — думает Настя. — Нет, пожалуй, не стоит, нужно сначала с отцом посоветоваться…»

А Андрей просит:

— Не зашла бы ты к нам? Сама бы рассказала Дионисию Дорофеевичу, что профессор Кречетов о Куравлеве говорил.

Настя, очень уставшая за эти дни, всю дорогу мечтала лишь об одном — поскорее бы добраться до дома, до своего любимого дивана, но ей не хочется огорчать Андрея, и она обещает:

— Сначала забегу домой, а потом зайду.