И что же, «Крадек», выходит, в одиночку должен был делать то, что не смогла сделать целая свора присланных из Москвы и не одну «собаку съевших» на «революционном» бандитизме опытнейших подпольщиков?! Нет, не за этим «Крадека» отправляли в Германию. Цель его командировки в охваченную «революционной смутой» побежденную страну была именно такой, как она указана выше. А что за этим стоит — об этом чуть ниже. Сейчас о генерале Гансе фон Секте.

Личность действительно примечательная, прагматичная, корыстно исповедовавшая главную заповедь не менее корыстного «железного» канцлера Германии — Бисмарка: «На Востоке врага нет!» Странным образом его смерть в конце 1936 г. и особенно его знаменитое завещание крайне резким образом интенсифицировали и сам заговор, тайную подоплеку которого мы расследуем, и действия британской разведки по его «раскрытию», и, соответственного, действия Сталина по ликвидации заговора и т. д.

Но тогда, за семнадцать лет до его смерти, очень трудно представить себе, каким же образом даже его светлейшая голова могла стать той самой, генерирующей глобальную идею «мощностью», особенно если принять во внимание следующие обстоятельства:

во-первых, генерал почти всю Первую мировую войну провел за пределами Германии; тем более ее последний этап, когда заигрывание германского Генштаба и германской военной разведки с большевиками от слов перешло к практическим делам — с конца 1917 г. по ноябрь 1918 г. Ганс фон Сект находился на посту начальника Генерального штаба турецкой армии;

во-вторых, вернувшись в Германию и, естественно, далеко не сразу войдя в курс всего того, что тогда творилось у него на родине, он тем не менее вынужден был принимать самое активное участие в ликвидации всех тех «художеств», что были сотворены, в т. ч. и при участии «Крадека»;

в-третьих, он ненавидел революционеров всех мастей — хоть социал-демократов, хоть коммунистов. К евреям, правда, относился вполне лояльно, ибо сам был женат на еврейке по имени Доротея;

в-четвертых, как управляться с этой, политически никак не предсказуемой публикой, особенно по части крупных интриг с ней, — он еще тоже не знал, во всяком случае в достаточной мере;

в-пятых, он был типичным немецким потомственным военным и никогда не торопился с идеями, тем более глобальными. Испокон веку немцы тем и славились, что всегда являли собой народ обстоятельный, неспешный, деловитый, тщательный, чрезвычайно аккуратный, очень педантичный, вследствие чего наполеоновский образ мышления — «сначала ввяжемся в бой, а там видно будет» — никогда не являлся предпочтительным в немецком национальном самосознании;

в-шестых, даже если бы он и захотел что-либо сделать по-наполеоновски, то и в этом случае, в части касающейся генерирования глобальной идеи и ее углубленной проработки в переговорах с «Крадеком», подобное предположение лишено смысла, потому что лицом, могущим что-либо ответственно выдвинуть на рассмотрение, он стал только 28 июня 1919 г. — именно в этот день ему было поручено исполнение обязанностей начальника гепманского Генштаба (между прочим, этот день не что иное, как дата подписания Версальского «мирного» договора»), а начальником «Всеобщего воинского бюро», под вывеской которого укрылся официально распущенный Генштаб, и вовсе 7 июля 1919 г.

Между тем для того чтобы вести такие переговоры — о сотрудничестве армий, например, — необходимо было досконально знать не столько даже сам текст договора (440 статей на 208 страницах), сколько бесчисленное количество всевозможных положений, разъяснений, инструкций и т. п., по рукам и ногам связывавших Германию.

Но в то же время Ганс фон Сект принадлежал к тому наиболее влиятельному еще со времен кайзеровской Германии узкому кругу высшего офицерского состава, чье кредо было сконцентрировано в девизе: «Честью прусского офицера было быть корректным, а честь немецкого офицера должна заключаться в том, чтобы быть коварным». Однако, как это ясно и без всяких объяснений, одного коварства более чем недостаточно. Правда, история не раз подтверждала, что случай помогает, но давно уже установлено, что если и помогает, то только подготовленному уму. В таком смысле его ум действительно был подготовлен коварством, но к восприятию импульсов, шедших от более подготовленных и еще более коварных умов. Что, кстати говоря, и имело место в действительности — на пост начальника официально распущенного германского Генштаба он пришел весьма подготовленным с должности военного эксперта германской делегации на версальской конференции.

Существующая ныне аксиома, в силу которой все обычно списывают на Версальский «мирный» договор, которым Германия действительно была унижена, раздавлена и ограблена, в действительности — ничего не объясняет. Хотя формально посыл верный, но только вот как быть с тем, что переговоры с «Крадеком» начались раньше подписания Версальского «мира». Причем начались именно плотные, интенсивные обсуждения и переговоры о том, как быть дальше двум изгоям тогдашней современности — Веймарской Германии и Советской России.

Соответственно выходит, что ракурс обсуждения накопившихся тем могли задать только те лица, которые в полной мере осознавали, что предметом переговоров должна стать альтернатива версальскому унижению. Они должны были не менее ясно понимать, что основой переговоров должна стать платформа, имевшая идущее из прошлого интеллектуальное обоснование, подкрепленное в прошлом практическими делами, но в то же время и имеющее все черты т. н. «благородного» шантажа, гремучие последствия которого ясно понимал бы и сам контрпартнер.

При этом похабный Брест-Литовский мирный договор от 3 марта 1918 г. не мог использоваться в качестве исходной точки, ибо одним из главных условий капитуляции Германии в Первой мировой войне было немедленное его аннулирование в упреждающем капитуляцию порядке. В «лучшем случае» он мог иметься в виду чисто теоретически. Кроме того, эти лица должны были точно знать, с кем они имеют дело, т. е. что из себя представляет контрпартнер по переговорам, какие конкретно силы он представляет, каковы его интеллектуальные способности в плане адекватного восприятия предлагаемого и точного донесения содержания переговоров и достигнутых договоренностей до своего руководства. Наконец, эти лица должны были обладать хорошо развитыми навыками и опытом тайной дипломатии, в том числе и по части закулисных тайных переговоров и интриг, особенно с такой «публикой», которую представлял Карл Бернгардович Радек. Иначе серьезного диалога могло бы и не получиться — в конце концов «Крадек» сидел в берлинской «кутузке», а не они в московской.

Если суммировать все необходимые требования, то подлинными авторами идеи о т. н. сотрудничестве двух изгоев послевоенной Европы (в первую очередь их армий), подлинными инициаторами тайных переговоров должны были стать именно те, кто был не только превосходно подготовлен интеллектуально, но и обладал бы колоссальным опытом закулисной деятельности, в т. ч. и проведения тайных, многоходовых и долговременных операций, особенно же на стыке разведки, дипломатии и политики. Эти люди должны были в мельчайших деталях знать тайную историю недалекого прошлого, располагать необходимыми связями и влиянием в различных кругах общества для последующего проведения в жизнь достигнутых договоренностей, и в то же время обладать непререкаемым в глазах тех, кого представлял Радек, авторитетом, который уже только одним фактом своего существования понуждал бы и самого Радека, и особенно стоящие за ним силы в Москве к адекватному восприятию обсуждавшейся проблемы и достигнутых договоренностей. Последнее было особенно важно для прагматичных немцев, ибо они-то прекрасно знали подлую манеру Ленина — ведь именно его и представлял Радек — интриговать буквально на пустом месте, выцыганивая не всегда понятные для немцев выгоды для себя.

Именно так все и произошло в реальности. Через 21 год после описываемых событий один из тех, о ком пойдет речь, выдающийся германский геополитик и конспиролог, военный разведчик, генерал-майор Карл Хаусхофер в одном из самых знаменитых своих трудов «Континентальный блок: Центральная Европа — Евразия — Япония» (1940) напишет о тех событиях, а также о лицах участвовавших в них следующее: «И когда после войны (т. е. после Первой мировой войны. — А. М.) один из наших наиболее значительных и страстных политических умов, Брокдорф-Ранцау, захотел вновь ухватиться за нить, и я был причастен к этому, то с русской стороны такую линию распознали две личности, с которыми и пытались готовить для нее почву» (курсив мой. - A.M.). В другом переводе с немецкого то же самое звучит так: «И когда после войны один из наших наиболее выдающихся государственных деятелей — обладавший железным характером Брокдорф-Ранцау — захотел с моей помощью восстановить нить контактов, два русских государственных деятеля контролировали этот процесс и стремились благоприятствовать его ходу».