Когда он назвал Цыпленка, я в ужасе проснулся. Сел на кровати. Помотал головой, стряхивая кошмар. Ужас ушел, но неприятный и сильный осадок остался в душе. Заноза какая-то в сердце. Было еще темно, Дашка спала. Я встал перед иконами и помолился. За всех, кто был в моем сне. И за себя. Чтобы не потерять веру в людей.

Потом я сделал активную зарядку, на улицу выходить не рискнул, но на Дашкином беговом тренажере пронесся до Предтеченского храма, пролетел вокруг всего Каменного острова, а затем, — на всех парах, домой. Электричество на пару минут вырубило. Экран тренажера почернел, показатели сбросились, поэтому я не сумел ознакомиться с результатами своей пробежки, но сам чувствовал — скорость была, что надо.

Зарядка помогла мне придти в себя. Перед тем как приступить к работе, я написал Хакеру. Почему ему? Не знаю — он единственный в моем сне не поставил мне плюс. Я сообщил ему о конкурсе, о том, что я номинант, да и SolaAvis, который нас познакомил когда-то, тоже. Не может ли он, Хакер, чем-то помочь? Он ведь шишка теперь Антарктическая, и связи в ООН, будь здоров, надо бы этот дурацкий конкурс пресечь. «Ты, конечно, человек теперь занятой, — писал я, — и я не стал бы тебя беспокоить по пустякам, но дело ведь касается человеческой жизни и смерти. И если что, — поворачивал я на шутку. — Можно ли мне с семьей будет перебраться к тебе в Антарктиду, если я стану победителем?»

Пока я писал Хакеру, оказалось, что Дашка уже встала. Напуганная моими вчерашними предостережениями, она решила с утра пораньше посмотреть, что показывает видеофон — нет ли на лестнице какой опасности. Но он ничего не показывал, кроме черноты… Видеофон сломался.

Естественно, я прежде всего позвонил в фирму, которая устанавливала видеофоны, рассказал об утреннем скачке напряжения, после чего камеры на лестнице и в лифте перестали работать. В фирме мне ответили, что установка аппаратуры производится беспроводным способом, зависит только от стабильности работы подстанции, и никаким боком не касается проблем с электричеством на самой точке. Чтобы окончательно меня уверить в своей правоте, диспетчер протестировал камеры. Они работали, но видеофон по-прежнему ничего не показывал. Прежде чем принять вызов мастера, диспетчер попросил меня проверить, есть ли вообще на лестнице свет. Я, было, пошел, но у самой двери мне вдруг резко захотелось этого не делать. Испугался я, струсил, ничего не скажу, стыдно, конечно, но такая уж пошла жизнь, что всё вдруг стало связываться в один мрачный безысходный круг, волей-неволей, из мухи слона сделаешь. И лучше уж так, чем наоборот.

С дедовых времен на двери осталась цепочка с сигнализацией. Мы никогда ею не пользовались, но тут я решил, что ее время пришло: можно, подстраховавшись, слегка приоткрыть дверь и выглянуть на лестницу. Я так и сделал. Диспетчер оказался прав: в образовавшуюся между дверью и косяком щель свет не поступал. Я удивился, такого никогда раньше не было, хотя отец рассказывал, что в его молодости подобные вещи случались довольно часто. Потянув дверь на себя, я почувствовал сопротивление, дернул сильнее, она не закрывалась — кто-то держал дверную ручку с противоположной стороны.

Тут в прихожую вышла Дашка.

— Что случилось? — спросила она.

Вот только ее мне сейчас не хватало!

— Вызови милицию, — процедил я, сжимая зубы от напряжения, изо всех сил стараясь закрыть дверь. Щель была всего ничего, но мне не удавалось уменьшить ее ни на миллиметр.

— Какую милицию? Не надо милицию, — раздался из темноты лестницы ворчливый протест. — Откройте-ка лучше. Это я, Хиппа.

Я выругался, отпустил ручку, снял цепочку. Дверь открылась и вошел Хиппа с Найдой на поводке.

— Ну, напугал, — облегченно вздохнула Дашка. — А что со светом творится?

— Не знаю, — помотал лохматой шевелюрой Хиппа, — света нет до первого этажа. Он выразительно и бестактно посмотрел на Дашку — мол, поговорить с супругом надо, и жена ушла на кухню.

— Ты и вправду не знаешь, что со светом? — спросил я.

— Лампочки перебиты. Но кто это сделал — не знаю, — ответил Хиппа. Звонил в жилконтору — обещали к вечеру вставить новые.

— А камеры что показали?

— Да никто ж не следил. А запись не ведется. Мы ведь сами денег не насобирали — забыл, что ли?

Я помнил. При профилактике видеофонов мастерская предложила нам приобрести к ним записывающие устройства за дополнительную плату, но соседи решили, что это слишком дорогое удовольствие. Для безопасности достаточно просматриваемой насквозь лестницы. Ну, вот тебе и результат.

— Как думаешь, это сатанисты?

— Не знаю, честно говоря, — признался Хиппа. — Может быть, и не они. Сейчас чего только не случается. Но я как раз зашел предупредить тебя, чтобы ты все-таки зря не рисковал. Семью пожалей хотя бы.

— А в звонок-то чего не позвонил?

— Да я вообще сначала не хотел зря беспокоить, звякнул по трубке — никто не берет. Встревожился вот маленько.

— Я зарядку делал. На тренажере. Трубка осталась в кармане рубашки. Не услышал звонка, извини — и без Хиппиного осуждающего взгляда я понял, что поступил опрометчиво. Надо быть внимательнее. Пока вся эта история не закончится, трубку надо носить с собой везде и всюду, даже в туалет. Мало ли что.

— А в звонок я звонил, только ты открыл малость дверь, а потом не стал меня пускать. Я так понял — остерегаешься. Правильно, в общем, делаешь. Дверь лучше неизвестно кому не открывать. Тем более такие дела.

— Не было никакого звонка, — сказал я. — Я просто пошел проверить свет на лестнице. Я понятия не имел, что за дверью кто-то есть.

Хиппа выразил на лице удивление. Он достал из кармана такую же, как у меня, трубку, включил ее в режиме фонарика и осветил дверную коробку. Звонок был на месте, но провода от него к квартире были вырваны с корнем.

— Мда, — сказал Хиппа, — будь, Скиталец, умненьким-благоразумненьким буратинкой. Мотай себе на ус. Учись жизни. Не все ладно в Датском королевстве. Пойду я, звони, если что, — и свистнув кавказке, он скрылся в темноте.

Я заскочил на кухню к Дашке, наскоро хлебнул кофе, сказал, что до обеда смертельно занят, для всех отсутствую, и пошел работать за комп. Только сначала мельком глянул на страничку рейтинга. Ситуация с ночи в корне не изменилась. Я решил заняться работой. Начальство и впрямь наваливало ее от души. Но зарабатывать на хлеб — хочешь-не хочешь, надо. Я отложил все мэйловские заморочки до обеда.

Длинноухий у меня все-таки молодчина, он собрался наконец, взял себя в руки. Когда я пришел на кухню, чуть припозднившись к обеду, он сидел за столом и весело трепался с Дашкой о каких-то детских пустяках. Меня даже обида кольнула — до чего быстро сын стал равнодушен к моей судьбе. Но я догадывался, что безупречное поведение Длинноухого — маска, личина, которой он прикрывает истинное свое состояние — тревогу. И я стал поддерживать эту игру — раскисать нам сейчас — ох, ни к чему!

После обеда я проверил видеофон. Свет на лестнице был, камеры работали, можно было вылезать наружу без опаски. Я спокойно починил звонок и вернулся к компьютеру. Резюме от начальника по поводу сделанной до обеда работы еще не пришло, и я позволил себе погрузиться в почту. Пришло множество удивленных и возмущенных писем от знакомых — похоже, хоть конкурс «суд общественности» специально и не рекламировался, но весть о нем облетела уже всех.

Я зашел в мир Феи. Фея, надо признать, потрудилась на славу. Она написала мощный по стилю и содержанию протест администрации, местами едкий, колючий, местами — переливающийся глубокими лирическими тонами — скорее, это был даже манифест, чем протест, и в целом я бы назвал его пулей. И это была очень меткая пуля. Вряд ли она понравится администрации. А еще меньше ей понравится то количество подписей, которые оставили под протестом посетители мира. Я не стал смотреть, кто именно подписался, просто отметился, как и все. Вероятно, Фея следила за пополнением списка, потому что уже через минуту она выскочила по каналу быстрой связи и сообщила, что протест отослала администрации еще в десять утра, и каждые час-два извещает ее о количестве новых подписей.