Что мне было ей ответить? Как успокоить? Что рано ей еще о смерти думать? Это прозвучало бы беспредельно цинично. Я написал Цыпочке, что на Мэйле, действительно, мы оказались в западне у администрации, но один из моих френдов сегодня выступит в Обозревателе, и я надеюсь, что это как-то нам поможет. Я не стал говорить, что первое место она неминуемо потеряет, судя по тому, как стремительно взлетел я со своими друзьями. Сейчас она этому не поверит, решит, что это пустые слова, которыми ее пытаются обманно утешить. Лучше пускай отвлекается, надеясь на возможный выход из ситуации.

Закончив письмо Цыпочке, я почувствовал себя измочаленным до невозможности. Трудно на расстоянии успокаивать совершенно незнакомого человека, которому грозит смерть и который перестает верить в возможность собственного спасения. Я устал, мне вообще не нравится, когда женщины нервничают или скандалят, а если плачут, то это хуже всего. Я теряюсь в таких случаях и не знаю, как себя вести. Мне кажется, что они рассчитывают на то, что я сумею решить все их проблемы, а я часто не знаю даже, как с ними самими разговаривать, когда им плохо. Я думаю, они и сами не знают толком, чего от меня хотят, просто хотят переложить ответственность за свои проблемы и беды на крепкие мужские плечи. Еще бы эти разнесчастные плечи такими мощными самому чувствовать.

Я встал, подошел к окну. По-прежнему напротив магазина маячила темная фигура с бритой головой. Я долго смотрел на нее и думал, что если бы это было кино, то сатанист сейчас вытащил бы из кармана пистолет и без промаха поразил бы меня. И все мои проблемы были бы решены. Раз и навсегда. Я умер бы мучеником за веру и попал бы в рай. Я потряс головой. Ну вот, недалеко же я от Цыпочки ушел в своих мыслях… И жить, да жить, конечно, очень хочется. Вот именно сейчас, когда опасность подступает с двух сторон. Жить хочется, только получится ли? Что ж, рано или поздно это выяснится…

Хиппа не изменил воскресной традиции — наведался ко мне после вечерней прогулки с собакой. Мы сидели на кухне, пили пиво да по-черному смолили, так что Дашка не выдержала, дважды заглянула и намекнула, что дымом несет уже в детскую. Хиппа притушивал хабарики в ответ на ее замечания, но мне было не остановиться — я курил сигареты одну за другой, не останавливаясь, подряд. Хиппа был единственный человек в реальном мире, кроме отца Иллариона, с кем я мог поделиться большей частью своих проблем. Несмотря на его странное поведение и то, что Хиппа знал обо мне гораздо больше, чем я предполагал всего лишь неделю назад, мне казалось, что я могу доверять ему. А что делать? Нельзя же замкнуться в собственной скорлупе настолько, что не верить уже совсем никому! Мы и так вели настолько замкнутый образ жизни, что практически чувствовали себя робинзонами среди людей, и дальше бы я выдержал такую жизнь, куда деться, если бы не все те события, которые обрушились на меня в последние дни.

Короче, я не справился с нервами и решил рассказать Хиппе о странном поведении Хакера. Я не стал называть ничьих имен, объяснил лишь, что есть у меня друг в Антарктике, который обеспечил пару лет назад мне и еще одному моему другу мощную защиту в сети, а теперь этот друг удивительно себя ведет. Его вообще не узнать, пишет редко и сухо, но это понятно, мы теперь разных социальных слоев люди, но вот то, что он отказался от того, что знает еще одного нашего общего френда, да еще в такой безапелляционной форме, а ведь именно тот общий френд нас познакомил… Я понял, что говорю чересчур сбивчиво, слишком общо. Как понять чужому человеку ситуацию, если он не понимает, о чем именно речь, не знает людей, он ведь никогда не общался ни с кем из моих друзей. Однако, Хиппа кивал лохматой рыжей головой, рассеянно тянул из банки пиво и делал вид, что меня слушает. Возможно, именно это мне и было надо — чтобы кто-то просто дал мне выговориться, сделал вид, что понимает, о чем идет речь. Конечно, Хиппа совсем ничего не понял, поскольку первое, что он меня спросил, было, как ведут себя сатанисты. Я рассказал. Рассказал о том, как лезли к Дашке, когда меня не было дома, рассказал о хвостах, преследующих меня по дороге в храм и торчащих под окнами напротив магазина.

— Ага, да, этих я видел, — мотнул шевелюрой Хиппа и, затянувшись дымом, нагнулся к Найде, которая будучи оставленной у входной двери, как всегда, ухитрилась незаметно проползти на кухню, потрепал ее по холке, откинулся на табуретке назад и чуть не въехал своими рыжими лохмами в пламя горелки, на которой пыхтел, дожидаясь своего часа, забытый чайник. Я ожидал, что Хиппа начнет меня уговаривать быть осторожнее и внимательнее, и вообще не высовываться на улицу, но он ничего такого не сказал.

Тут подошло время, когда по ящику должен был начаться «Обозреватель», я включил телевизор. Хиппа был в курсе, что я не балую телевидение, выразил на лице полное изумление, однако без лишних слов развернул табурет так, чтобы сидеть лицом к экрану. Заодно свернул локтем со стола только початую банку пива, пиво разлилось по линолеуму. Я отправился в туалет за тряпкой, но когда вернулся, увидел, что тряпка уже не нужна — Найда начисто вылизала пол. Хиппа был задумчив и, кажется, не замечал этого. Странный он все-таки тип, в очередной раз подумал я, усмехнувшись про себя и тоже сел перед экраном. Звук поставил на минимум, чтобы Дашка не принеслась выяснять, что такое случилось. Как раз кончилась реклама, появились титры «Обозревателя» и ведущий объявил, что сегодня будут вести беседу представитель Интернет-портала Mail.ru Олег Рекемчук и православный христианин Сергей Игнатьев. Я внутри себя ахнул. Ветер решился открыто назвать свое имя. Либо он взял себе псевдоним, либо он уже не считал себя жильцом на этом свете, либо… либо вел неведомую мне игру, которую предстояло разгадать.

— Тут будет мой друг, о котором я тебе сейчас рассказывал, — негромко объяснил я Хиппе. — Не тот, что в Антарктиде…

— Да понял я, — мотнул головой Хиппа. — Без проблем, не мешай.

В студии, помимо ведущего, находилось два человека. Сначала я даже не понял, кто есть кто. Мне всегда казалось, что Ветер — большой, сильный, красивый, немного полный — таким я его себе представлял. Поэтому, когда увидел маленького худенького человечка в строгих очках, с проплешиной на голове, зачесанными на нее жидкими бесцветными волосами, я решил, что это представитель администрации Мэйла. Но я ошибся. Ветер выглядел совсем не так, как я о нем думал. Этот маленький, щуплый человечек был как раз он. Однако чувство того, что он немощен и слаб, испарилось, как только он заговорил. Он обладал бешеной энергией, не мог находиться на одном месте, вертелся на стуле, вскакивал с него, прыгал по сцене, то и дело вылетая из-за стола, за которым ему полагалось чинно сидеть во время передачи, чтобы вести неторопливую размеренную беседу. Он говорил, как Демосфен, быстро, горячо, убедительно. Сначала я даже не вдумывался в смысл его слов, захваченный этим пламенем и тем новым образом, который у меня еще не ассоциировался с моим другом. Я глянул на Хиппу и увидел, что он не только необычно внимателен, он испуган.

— Твоему другу угрожает опасность, — тихо произнес он. — Мне надо срочно позвонить.

Я протянул ему телефон, но он сказал, что воспользуется своим мобильником и, цыкнув Найде, вышел с кухни. Я встревожился, но мне надо было досмотреть «Обозревателя» и я сосредоточился на передаче. Как раз Ветер задал администратору Мэйла какой-то вопрос, и тот размеренно объяснял, что-то насчет того, что идея конкурса была предложена и реализована инвестором, который скупил контрольный пакет акций компании Portall.ru, владеющей Интернет-порталом Meil.ru. Кто является инвестором? Корпорация IceGold. Да бросьте вы, как эстонский банк мог скупить контрольный пакет акций Port.ru? Это ему не под силу. Администратор не ответил на этот вопрос, а Ветер, казалось, не заметил молчания и продолжал… Он говорил о морали, религии, культуре, смертной казни в современном мире — обо всем, что наболело у нас за всю нашу жизнь и за последние дни. Я не понимал, на что он надеется. Можно ли поднять общественное мнение, находясь в замкнутом пространстве студии, без открытой связи с публикой, казалось, что его это не так уж и сильно беспокоит. Он почти не говорил о самом конкурсе, а только об общественных язвах. И хотя я понимал, что Ветер все это несет совсем не вовремя и уж вовсе не к месту, я не мог оторваться от его вдохновенной речи, и, когда передача закончилась, очень пожалел, что не догадался записать передачу. Я не заметил, когда на кухню вернулся Хиппа, он слушал Ветра, хмуро насупившись и рассеянности его всегдашней не было и следа. Когда я выключил телевизор, Найда, до того смирно спавшая на полу, вдруг тонко и громко завыла. Я не сразу понял, что она опьянела от пива. Она вела себя совсем как человек, которому плохо, в глазах стояли слезы, а она выла о чем-то своем, о собачьем, а у меня мурашки бежали по коже. Хиппа рыкнул на кавказку, но она не отреагировала. Тут на кухню вылетела Дашка, увидела пьяную собаку, обругала и меня, и Хиппу, велела ему больше никогда не появляться со своей дикой собакой и не успокоилась, пока Хиппа не ушел. Впрочем, когда он ушел, она тоже не успокоилась, а плакала, и я не знал, чем ей помочь. Не умею я с женщинами говорить, когда они плачут. Впрочем, это я вам уже рассказывал.