Отец Иеремия, тяжело дыша, взгромоздился на крыльцо, хотел повернуться к толпе, чтобы успокоить прихожан, но не успел — дверь распахнулась и на пороге возникла мощная фигура господина Вальтера Бауэра, деревенского жандарма. Бауэр держал в руке револьвер и свирепо вращал круглыми выпуклыми глазами. Лицо его было багровым.

— Не допущу самосуда! — рявкнул Бауэр, перекрикивая толпу, и выстрелил в воздух. Толпа недовольно заворчала, но слегка отпрянула назад.

Крестьянин Йоахим, муж молочницы, висевший на оконной решетке, отпустил ее и гневно крикнул:

— Выпусти ублюдка, мы сами с ним разберемся!

Жандарм даже не повернул голову.

— Отойти всем на пять шагов, не то будете иметь дело со мной! Преступника будет судить закон! Вы что-то хотели, святой отец? — обратился он к священнику. Отец Иеремия оглянулся и увидел, что остался на крыльце один на один с господином Вальтером. Даже Иоганн отпустил сутану и отступил вместе с толпой.

— Что случилось? — спросил священник жандарма. — Я ничего не знаю, пожалуйста, расскажите мне.

— Себастьян, засранец, убил Феликса, — угрюмо произнес Бауэр и смачно сплюнул с крыльца на землю.

— Как убил? Не может быть! Почему решили, что Себастьян?

— Если бы его не застали с топором в руках, то подумали бы на чужаков, что живут у лесничихи. Но тут все ясно — топор в крови. Труп в кузне. Какие еще нужны доказательства? Не думайте, мне самому было бы жаль паренька, но кто знал, что он такой зверёныш?

— Очень-очень жаль — опечалился отец Иеремия. — Но, Вальтер, пропустите меня к нему.

— Зачем? — спросил жандарм.

— Себастьян совершил страшное злодеяние. И в этом грехе он должен покаяться перед Господом Богом.

Бауэр презрительно хмыкнул.

— Вы знаете мое отношение к религии, но поскольку лично вас я глубоко уважаю, святой отец, то пойду навстречу. Проходите.

Жандарм еще раз грозно окинул взглядом притихшую толпу и пропустил отца Иеремию в дверь.

Кутузка состояла из двух комнат: большой передней, в которой находились стол и несколько стульев, и маленькой задней — темной каморки, без окон, с крепкой тисовой дверью, в центре которой виднелось маленькое зарешеченное отверстие. Дверь была заперта снаружи на засов. Жандарм взял со стола керосиновую лампу, протянул ее отцу Иеремии и впустил его в каморку. Арестанты находились здесь редко, и в каморке был сложен всякий хлам: ведра, швабры, сломанные стулья; входя, отец Иеремия запнулся обо что-то и чуть не упал. Хорошо, не уронил лампу. Он не сразу разглядел сидящего на полу Себастьяна, тот забился в угол и дрожал, вид у него был очень испуганный.

— Успокойся, Себастьян, — попросил отец Иеремия. — Сейчас я прочитаю молитвы, а ты, пожалуйста, сосредоточься, вспомни про Господа. Он здесь, с нами. Подумай, какой тяжкий грех ты совершил, — тут Себастьян судорожно всхлипнул. — И расскажи мне, как все произошло. Почему и для чего ты это сделал? Нарочно это получилось или случайно — ничего не скрывай. Помни: я только священник, а говорить ты будешь с Самим Господом. Если будешь искренен, Бог пошлет тебе помощь. Обязательно пошлет. Я тоже постараюсь придумать, как облегчить твою участь. Сделанного не воротишь. Надо, сынок, примириться с Господом.

— Они убьют меня! — возразил Себастьян.

— Никто тебя не убьет. Я не допущу этого. Если будет надо, останусь ночевать здесь с тобой.

— Они убьют меня, — упрямо повторил Себастьян.

Отец Иеремия ничего не ответил. Он кратко, но страстно помолился за неразумного юношу, совершившего тяжкий грех, попросил Господа, чтобы помог тому искренне покаяться и сказал Себастьяну, что пора рассказать о совершенном убийстве.

— Я никого не убивал, — начал говорить Себастьян.

— Сын мой, не скрывай ничего от меня.

— Да не убивал я никого, — крикнул юноша. — Это меня сейчас убьют.

— Ты ведь знаешь, что это неправда. Не отягощай свою душу.

— Ну почему вы мне не верите? Вы же знаете меня! Я никого не убивал, — Себастьян всхлипнул и тоненько заплакал.

— Расскажи, что произошло, — вновь попросил священник юношу, но тот не отвечал, только плакал все громче и громче, скуля и подвывая, словно раненый зверек. Священнику стало его очень жаль. И вдруг пронзительно, остро, болезненно сверкнула в голове мысль, что Себастьян говорит правду. Отец Иеремия не понял, откуда эта мысль взялась, но он уверенно возложил столу на голову Себастьяна и отпустил ему все прегрешения, совершенные им, вольные и невольные. Он поверил, что мальчик не врал. Не так себя ведут те, кто хочет скрыть свой грех, не так. Надо было думать, что делать дальше. И думать нужно было быстро. А отец Иеремия к этому не привык — всё всегда делал медленно, обстоятельно, со знанием дела. Служение Богу не терпит суеты, оно неторопливо — так он думал всегда. Но сейчас понял, что ошибался — ему предстояло спасти невиновного, если, конечно, Себастьян был невиновен. И от того, как быстро отец Иеремия справится с этой задачей — зависит жизнь и смерть человека.

Проскочить вслед за дядей Иоганну не удалось. Господин Вальтер посмотрел так, что юноша, не споря, отступил назад. Жандарм умел так смотреть. Не смотрел, а опускал взгляд, словно тяжелый кузнечный молот. Говорили, что на войне он был ранен, отчего на плече остался длинный прямой рубец. Рубец действительно был. Иоганн видел его однажды, когда купался в реке с мальчишками, а мимо, загребая длинными сильными руками, проплыл против течения господин Вальтер. Багровая полоса, взбухшая, словно узкий клин перекопанной земли. Неприятное зрелище.

Жандарма в деревне побаивались. Пожалуй, только это и останавливало сейчас разъяренную толпу от самосуда. Оказавшись в ее гуще, Иоганн неожиданно для себя испугался. Толпа не видела его, не чувствовала, не узнавала. Отдельные люди потерялись в ней, размазанные кистью по полотну площади. Даже голоса слились в неразличимый грозный гул, на поверхность которого выбрасывало то один, то другой крик. Мальчишка рванулся в сторону, продираясь сквозь стоящих — туда, на берег этого бушующего моря — его пихали руками, как неожиданную помеху, мешающую толпе быть единым целым. Наконец он выбрался, вылетел, потеряв по дороге картуз и получив локтем в бок — несильно, но болезненно. Отдышался, успокоился, обернулся к кутузке…. Со стороны все выглядело не так страшно. Иоганн вскарабкался на толстую нижнюю ветку тисового дерева и уселся на нее, свесив ноги.

— С чужаками Феликс водился! — донесся до него незнакомый голос. — Они ублюдка и натравили!

Чужаки… Да избегал их Себастьян, сторонился. И сами они в деревне бывали редко. Как поселились с полгода назад у лесничихи Анны за болотом, так и жили. Говорят, ищут что-то. Что именно разыскивают странные люди, Иоганн не знал. Дядя ворчал, что так ни разу и не появились в церкви. Ему только дай повод поворчать… Вчера вот за что Иоганна обругал? Тот ему книжку пересказывать стал. Страшную. Об убийстве и как в конце один француз выяснил, что это убийство совершила обезьяна. А дядя давай бубнить: и книжка неправильная, и читать такие не нужно, и следует про хорошее писать, а не про убийства. Как бы сейчас тот француз пригодился! Он бы точно выяснил, кто Феликса убил. Может, и не Себастьян вовсе? Может, те самые чужаки?

Волнение в толпе нарастало, кто-то стал стучать в закрытые двери, требуя вывести убийцу на правый суд, дверь резко распахнулась, и в проеме показался хмурый Вальтер Бауэр. Пугнул особенно настырных и застыл на широких ступенях у входа, возвышаясь над галдящей толпой. Руки жандарма были скрещены на груди, ноги в шнурованных ботинках широко расставлены. Высокий и крепкий, в просторной рубахе, подпоясанной кожаным ремнем, на котором висели наручники — всем своим видом он показывал, что не допустит беззакония. А ведь Себастьяна он вел без наручников, не захотел унижать. Под взглядом Бауэра люди слегка притихли, и жандарм вернулся в помещение.

На мгновение Иоганну самому захотелось стать таким же — властным и мужественным. Он уже стыдился недавнего своего испуга. Толпа теперь распалась на отдельных людей — он ясно видел Йоахима, мужа молочницы Нины, невысокого лысоватого мужичка, значительно старше своей жены. Йоахим что-то кричал, кажется, громче всех, но слова по-прежнему тонули в общем шуме. Сама Нина стояла в стороне, там, где обычно ставили шатер торговцы сладостями во время сентябрьской ярмарки, и что-то оживленно говорила окружившим ее женщинам. Те всплескивали руками и оборачивались к кутузке. Рассказывает об убийстве, догадался Иоганн. Спрыгнул на землю и поспешил к женщинам. Заметил свой картуз у кого-то под ногами, нырнул в толпу, подхватил его и выскочил обратно. Постучал по картузу ладошкой, отряхивая пыль и след от ботинка, нахлобучил на кудрявый затылок и неожиданно услышал странный и совершенно неуместный в этой ситуации звук: кто-то громко смеялся… Из-за окруживших Нину женщин ничего не было видно, и Иоганн торопливо обошел их, заходя с другой стороны. Смеялась дочка доктора Лаура. Молодое красивое лицо девушки раз за разом искажалось гримасой, волосы растрепались, а смех был странным, пугающим, неестественным. Возле Лауры, пытаясь ее успокоить, суетилась незнакомая Иоганну женщина.