– Делать нечего. Думаю, нужно «кошкой» пробовать… Нашёл у мужиков в совхозном гараже проволоки, пятёрки, и назад к бабам. Сделали крюк, верёвку к нему покрепче, и давай с его женой кидать по кругу в том месте, где лодку нашли. В одну сторону, в другую. Слышу – есть. Подтягиваю. Он как на корточках сидит. Спина прямая, руки вперёд, будто обнял кого.

Иванович, не докурив, смял папиросину, поднялся и слегка пригнув ноги в коленях, показал позу утопленника.

– Даже очочки не слетели. Видно, сразу затих… Может, сердце? Мы его в лодку – куда там… Пришлось зацепить покрепче и на буксире до берега. Мотор завёл и на малых. Жена его в лодке воет. Моя – тут ревёт. К берегу-то стал править, здесь мелко. Мотор заглушил. Верёвку, сколько мог, размотал, подгрёб к берегу. Дальше нужно тащить. Вылез по пояс в воду. Валентина лодку сама причалила. Попробовал тянуть: не смогаю. Тяжёлый, чёрт! Бабы ко мне на помощь. Втроём его, вот сюда…

Николай Иванович повернулся к берегу, припоминая подробности. После некоторой паузы поднял правую руку вверх и отрубил по воздуху.

– Вот здесь вытаскивали… Да, мать?

– Ты про блесну-то расскажи, – напомнила супруга.

– Да, точно, вытаскиваем, смотрим, у него на правой руке шнур рыболовный намотан. Начал выбирать: вертлюжок, кольцо – на месте. А блесна наполовину перекушена, как кто клещами её пополам… Ну вот, значит: усадили его в их машину, я за руль – он рядом. Бабы – на нашей. Моя – за рулём. Еду, самого оторопь берёт. На улице жарища, градусов тридцать, а рядом-то… И холодом от него веет таким нехорошим. Приехали в морг, в райцентр. Не берут. Документы требуют. Ты же знаешь, сейчас не до людей. Подаю паспорт. – «О… так у него прописка не наша. Не возьмём». – Ё-май-ор!!! «Мне что, – говорю, – у себя его прописать? Идите и сами с ним договаривайтесь». Выскочил в сердцах. Сам Валентине: «Тебя зовут!» Та, знай, голосит не смолкая. Вся на корвалоле. Моя хотела проводить. «Сиди, – говорю. – Без тебя управятся». Дождался, пока за Валентиной дверь закрылась, сел в машину – и ходу.

Николай Иванович довольно рассмеялся.

– Буду я ещё с ними спорить.

Он встал, размял затёкшие суставы. Посмотрел на озёрную гладь. Над озером ровной дымкой стелился туман.

– Летняя ночь, как заячий хрен – короткая.

– Ну, вот при людях-то… – упрекнула Клава, – другого сравнения у тебя, конечно же, нету.

– С каких это пор «заяц» – матерное слово?

В тростнике раздался всплеск. Кольцами по воде пошли, затухая, круги.

– Вон – щука жорится. Она хватает ту рыбёшку, что помельче, а мы – её и друг друга.

Над лесом, где подтягивалось к горизонту солнце, ярко заалело. Воздух становился светлым и прозрачным. Туман над водой рассеивался.

Всё вокруг, умытое росой, заискрилось, засверкало. Солнце, выглянув из-за дальнего леса, бросило на зеркальную поверхность яркий золотой мазок. Какая-то птица завела возню в камышах. Потеплело.

Комары выпили ещё по одной капле нашей крови. На посошок!

Недружно затянули песню лесные птахи, выражая своё восхищение новым днём, восхваляя трелями дивное устройство жизни.

Им неведом иной мир.

Они поют – потому что любят мир этот.

Любят таким, какой он есть, и делают своим пением его ещё краше.

Примечание:

В рассказе процитированы строки из стихотворения Дмитрия Горбова «Когда бы знать…».