– Ты что? Ты спятил! – её голос сорвался.

– Таня, я просто хочу успокоить тебя, – он снова шагнул к ней.

– Не подходи!

– Таня…

– Паша, не гневи Бога. И меня не гневи. Я изорву тебе всё лицо. Уверяю тебя, что Марина не поверит в твою легенду, будто я в безумии сама пыталась изнасиловать тебя, а ты стойко сопротивлялся.

Татьяна посмотрела на него с такой ненавистью и такой решимостью, что широкоплечий Костяков отступил к двери.

– Я всегда хотел тебя, мечтал о тебе и завидовал Юрке, – удручённо проговорил он. – Может, я любил тебя… Я подумал, что сейчас ты нуждаешься…

– Не будь сволочью, Паша. Ты же называл себя его другом. Как же ты можешь? Вот так сразу? – её рот презрительно скривился, но её лицо не стало от этой гримасы менее привлекательным. Наоборот, этот высокомерный взгляд сделал Татьяну в глазах Павла Костякова ещё более желанной.

– Не надо так говорить, Таня, не надо. Ты прекрасно знаешь, что мы с Юрием служили вместе, – он шагнул вперёд. – Между нами сложились хорошие отношения, но ведь ты знаешь, что в разведке…

– Не бывает друзей, – закончила она фразу. – Юрка повторял эти слова не раз. Для меня повторял. Хотел, чтобы я затвердила их… Но это не даёт тебе права набрасываться на жену твоего недавнего товарища, едва у тебя встанет на неё член! – Голос Татьяны сделался стальным. – Уходи, Павел! Убирайся и не звони сюда никогда. И пусть никто из ваших не звонит мне. Вы мне не нужны! Ни вы, ни ваши шпионские страсти! Ненавижу вас!

***

Детство Тани Зарубиной прошло в Париже, где её отец возглавлял отделение крупного российского банка. Вернувшись в Москву, девочка долго не могла смириться с тем, что Франция – чужая страна. Узкие парижские улочки, тесно забитые припаркованными автомобилями, были ей роднее московских проспектов, французская речь казалась милее русского языка, и первое время Таня демонстративно говорила по-русски с французским акцентом. Но довольно быстро она свыклась с мыслью, что Франция осталась в прошлом, вжилась в новую атмосферу, полюбила Москву. После летних каникул она пошла в школу, обзавелась подругами и друзьями. Она легко находила общий язык со своими сверстницами, была заводилой в детских компаниях, выделялась в своей среде и обычно занимала главенствующее положение, мягко подчиняя себе не только девочек, но и мальчиков. Когда на её двенадцатилетие пришли гости, отец с приятным удивлением обнаружил, что его дочь выгодно отличалась от подруг.

– В ней угадывается элегантность будущей женщины, – сказал он жене. – Пожалуй, она будет сногсшибательно красива, когда подрастёт.

– Ещё бы! – жена многозначительно фыркнула. – Моя порода!

Сергей Анатольевич ухмыльнулся и подумал: «Порода! Эх, Люда, порода твоя ровно в столько денег оценивается, сколько я даю тебе на твою косметику, шубы и шёлковое бельё. Что бы ты представляла собой сейчас, если бы я не подобрал тебя в своё время в ночном клубе, где ты трясла на сцене своими молодыми сиськами?» Но вслух он сказал:

– Да, с породой Таньке повезло.

Он провёл ладонью по открытой шее жены. Ему нравилось, когда Людмила забирала волосы наверх, у неё была удивительная шея, лебединая, нежная, влекущая. Пожалуй, в том ночном клубе, о котором вдруг вспомнил Сергей Анатольевич, в молоденькой стриптизёрше его привлекла именно шея и охапка поднятых к затылку каштановых волос, а не стройные ноги, не поджарый живот, не упругие груди. Он был тогда уже солидным бизнесменом, смотрел на юных девиц, как на товар, и к Людмиле отнёсся поначалу так же; но однажды он обнаружил, что основательно привязался к девушке, и предложил ей, сам себе удивившись, стать его женой.

Он стиснул пальцы на шее жены.

– Сергей, прекрати, – она отстранилась от его руки. – Дети увидят.

– Дети… – проговорил он, – сколько им, беднягам, ещё предстоит увидеть… Порода, говоришь?

Людмила бросила на него подозрительный взгляд:

– Что-нибудь не так?

– Всё так, дорогая. Всё именно так и никак иначе. В этом и есть мудрость жизни: всё идёт только так, как должно идти. Несчастлив тот, кто не понимает этого.

Он прошёл через комнату, где девочки, сбившись в кучку, ворковали о платьицах и туфельках. Таня сидела на диване, положив ногу на ногу, и беседовала с одной из подружек.

– Я буду путешественником, – убеждённо говорила она, водя руками перед собой и изображая тем самым неведомые дали чужих стран. – Когда вырасту, привезу бабочек из всех краёв света. У меня везде будут красивые бабочки за стеклом. И ещё повешу на стену много африканских масок с цветными перьями. Я очень люблю всякие маски. А тебе нравятся маски? Когда человек надевает маску, он перестаёт быть собой. Я прочитала это в одной книжке. Ты любишь читать? Нет? А я люблю читать и люблю истории, поэтому я хочу стать путешественником. Только я не люблю летать на самолётах. Они похожи на консервные банки с крыльями…

В тот год на майские праздники на дачу к Зарубиным приехал Николай Петрович Полётов с сыном Юрием. Мать Татьяны прошептала на ухо дочери:

– Танечка, у Юры недавно умерла мама, будь к нему повнимательнее.

– Умерла? – Для Тани смерть была абстрактным понятием, немного пугающим, но не настоящим, а отстранённым, чем-то таким, что больше относится к книгам, а не к жизни, к книгам с грустным концом. Но Юра был не персонаж из книги, а живой человек, и слово «смерть» никак не увязывалась с ним. Однако раз его мама умерла, значит, он соприкоснулся со смертью, познал нечто таинственное и необъяснимое, вошёл в мир, куда Тане вход был ещё воспрещён. Она смотрела на Юру как на существо особенное. Вдобавок к этому, он был на два года старше неё, а для подростков каждый год – вечность.

Полётовы гостили у Зарубиных три дня. Юра и Таня проводили время в беспрестанной болтовне, рылись в залежах книг, извлекали из перевязанных шнурами пачек журналов какие-то рассохшиеся древние издания, радовались своим неожиданным находкам. Юра бегло проглядывал заголовки, читал фамилии под старинными фотографиями и сразу начинал рассказывать Тане невероятные приключения, в которых принимали участие запечатлённые на тусклых фотоснимках люди. Девочка слушала с раскрытым ртом, совершенно не понимая, как в его голове помещалось столько всевозможных историй. Она не могла определить наверняка, что в его рассказах было правдой, а что – вымыслом, всё казалось правдой, но слишком уж удивительной.

Перед отъездом с дачи Юра сказал:

– Ну, Танюха, счастливо! Буду наведываться к вам от случая к случаю, подкармливаться, а то папа мой улетает в командировку.

– А приключения рассказывать будешь?

– Обязательно.

– Тогда наведывайся, – согласилась она с удовольствием.

Таня виделась с Юрой редко. Заезжая к ним, он проводил у них часок-другой, не дольше. С каждой встречей они становились старше, но если Юрий казался ей по-настоящему взрослым парнем, то она виделась ему маленькой девочкой. Юра смотрел на Таню чуть покровительственно, она же – мечтательно и немного боязливо.

Затем Юрка исчез, за два года не пришёл к Зарубиным ни разу.

Потом он появился без предупреждения на очередном дне рождения Тани.

– Всем привет! – гаркнул он с порога, вручая Тане охапку ромашек. – А вот и я. Не ждали? Так, кажется, вопрошал незабвенный Илья Репин?

Он очаровал всех гостей. Лариса Краснова и Маша Фролова, две ближайшие подруги Тани, были потрясены тем, что у неё, оказывается, был взрослый знакомый парень, из которого нескончаемым потоком лились красивые слова и который показался им героем, шагнувшим в их общество прямо с киноэкрана. Маша и Лариса влюбились в Полётова с первой же минуты и буквально не отрывались от него в течение всего вечера, из-за чего Таня после этого не разговаривала с ними целую неделю.

А Юрка беззаботно хохотал:

– Молодёжь, не пришпоривайте время! Всему свой час.

Девочки обиженно морщили носики:

– Ты считаешь нас салагами? Между прочим, нам уже почти шестнадцать!