* 1 декабря 1924 года произошло восстание таллинского пролетариата. Буржуазия жестоко расправилась с его участниками.

Мария Тихник не осенила себя крестом, хоть в мыслях и она дошла до детей - не своих, а сестриных, до чужих детей, оставшихся без отцов и матерей. Миллионы их осиротит война, страшные беды и горести принесет она людям. Боль в суставах казалась Марии мелочью рядом с бедами, которые с каждым часом все больше раздирали мир и против которых человек в отдельности бессилен.

Сколько сейчас таких бездомных, как они, которые не знают утром, где найдут крышу вечером и чем утолят голод. Люди должны быть теперь настолько сильными, чтобы улыбаться, когда больно, и не склонить в горе голову.

Тихник растирала колени, хотя и знала, что это не поможет. Помогает только горячий овес, и то не сразу, а лишь на третий или четвертый день, а иногда и вообще не приносит облегчения. Хорошо бы также натереться оподельдоком, втирать до тех пор, пока жечь не станет, - бывает, что это быстро действует. Полезны и муравьиные ванны, но их "принимают" летом, а тогда уже шла война. Много хорошего говорят про грязи, что в Пярну и Хаапсалу, стоило все-таки попробовать, - может, теперь было бы легче на холоде и при ходьбе. На этот раз им дали лошадь, Адам молодец, но что будет потом? Многие идут пешком, а выдержит ли она, если придется в день отмахивать верст по двадцать?

Тело охватило холодом, просто счастье, что надоумило захватить толстую шерстяную кофту. Сама она вряд ли догадалась бы, это Паула сунула в чемодан, надо будет когда-нибудь поблагодарить ее. Достать бы еще шерстяные чулки, толстые, теплые чулки, тогда не так бы мерзли колени. Отдала бы даже кольцо: Но мысль эта ужаснула, и она тут же оставила ее. Понимала, что смешно цепляться за кольцо, но ведь что-то нужно оставить для души. Не то застынет она вместе с жизнью, а это куда страшнее, чем боли в суставах.

Марии Тихник показалось, что Дагмар всхлипнула. Она быстро глянула на соседку, но ничего особого не заметила. Да и что там разглядишь в темноте и снегопаде? Тем более что видела только согнутую спину. Дагмар сидела почти недвижно. Неужто ей не холодно? Хорошо, что хоть вначале немного прошлась. То ли кровь молодая грела сильнее, или Дагмар все так безразлично, что уже ни о чем не думает? Мария до сих пор не могла отыскать дорожки к сердцу Дагмар, все слова ее будто отскакивали. Временами она даже сердилась на нее, на эту молодую женщину, с которой их свела судьба. Даже при самом большом горе человек не должен уходить в себя. В такие моменты Дагмар казалась Марии самолюбивой и скрытной, чья гордость одинаково доставляет горе как ей самой, так и тем, кто вынужден находиться с ней вместе. И тут же досада сменилась сочувствием. Должно быть, Дагмар очень любила своего мужа, если, потеряв его, так изводится. По словам Яннуса, раньше она была веселой и общительной, изредка бывает и сейчас такой, но быстро замыкается. Человека могут изменить лишь две вещи: большая любовь или большая боль и великое горе. Дагмар сгорает сразу на двух кострах. Как безжалостна судьба! Только что было счастье, была любовь - и тут же смерть и горе. Сердце не сталь, которую можно без конца накалять и остужать, в беде человек способен и руки на себя наложить.

Тихник обняла Дагмар за плечи,

- Тебе надо бы опять пройтись,, Застынешь,

Впервые Тихник обратилась к Дагмар на "ты". До сих пор они были на "вы". "Тебе" сорвалось само собой, в их положении Мария просто не могла сейчас сказать иначе. Да и как обращаться на "вы" к человеку, с которым спишь бок о бок на полу и делишься тем малым, что есть в котомке! К человеку, который, как и ты, оставил из-за врага родину и ищет место, чтобы переждать невзгоды. Кто, как и ты, не знает, в каком углу найдет еще приют. Но больше всего произнести "тебе" понуждали ее заставшие их вдали от родины тьма и снегопад, которые невольно бередили сердце.

Обращение это не ускользнуло от Дагмар. Она немного побаивалась Марии, которая, казалось, иногда осуждающе смотрела на нее. Правда, Тихник пыталась и утешать, но и в утешении ее Дагмар чувствовала упрек в том, что не может взять себя в руки. Только разве одна Тихник говорила ей "вы"? Все, кроме Яннуса, обращались к ней так же. И еще Эдит, с которой они жили в одном номере в "Астории". Эдит сразу же перешла на "ты". Вначале Дагмар раздражал ее жизнерадостный щебет, а потом он успокаивал, и даже больше, чем слова, которыми ее старались утешить. Эдит выложила все, что было у нее на душе, кроме одного, почему она остается в Ленинграде. Говорила О Маркусе, которого боится, потому что у него сильные руки и еще потому, что он ей нравится. "Разве боятся того, кто нравится?" - допытывалась Эдит, и Дагмар не знала, что ответить. И она иногда боялась, а иногда нет - так она и сказала Эдит. Бенно она не боялась, разве что самую малость. Но о Бенно Дагмар не говорила, стоило завести о нем разговор, как в горле застревал комок. Теперь она уже могла говорить о нем без слез, но не было большеЭдит, которая расспрашивала бы и слушала.

От дружеского "ты" у Дагмар словно потеплело на душе, она стала послушнее и подвинулась к боковине, чтобы спрыгнуть, Тихник попросила возчицу остановить лошадь. Но старуха, которая только что задремала, не поняла, чего от нее хотят, тогда Мария сама остановила коня. Дагмар соскочила. Тихник вернула вожжи старухе, и та опять перекрестилась.

- Мы - антихристы.

Дагмар услышала эти слова и даже испугалась. Они будто шли из самой ночи и снегопада.

- Мы для нее антихристы.

Теперь Дагмар поняла, что это сказал Юлиус Сярг, которого все звали милиционером.

- Нет, - затрясла головой Дагмар. - Антихрист

Hitler!

- Gitler, - поправил Юлиус Сярг и засмеялся.

Шутки его почти всегда казались Дагмар странными На этот раз - тоже.

От долгого сидения ноги у Дагмар затекли. Холодно ей не было, по совету Яннуса она после Шлиссельбурга купила полушубок, нечто подобное грубой волосатой кофте, которая хорошо согревала. На настоящую меховую шубу и денег бы не хватило, да она и не хотела. Ей было абсолютно безразлично, что у нее на плечах, - не будь Яннуса, так бы и ходила в летнем пальтишке. Ботики подарил ей Валгепеа, с которым она до сих пор ладила лучше, чем с другими, кроме Яннуса, конечно. Ботики Валгепеа подобрал в Шлиссельбурге возле железной дороги во время паники. На пароход Дагмар пришла, прихватив с собой лишь пару-другую белья, чулки да всякую еще мелочь, какая подвернулась под руку, даже платье и туфли на смену не взяла. Вместо того, чтобы подумать, что взять с собой в долгую дорогу, Дагмар писала Бенно письмо, которое оставила на столе. На длинное письмо ушло все время, и, когда Яннус явился, Дагмар сунула в чемодан первое попавшееся: маникюрный набор, книгу, которая оставалась недочитанной с той самой поры, когда Дагмар стала думать, что с Бенно случилось самое худшее, берет, две комбинации, альбом с фотографиями Бенно и ее собственными и еще свитер Бенно. Она была в полном замешательстве, не понимала многого из того, что ей говорил и советовал Яннус, а что понимала, тому не верила. Мысли и чувства ее не желали мириться с тем, что Бенно погиб, не верила она и тому, что он может нежданно объявиться и отплыть из Таллина на каком-нибудь другом пароходе.

Но и на палубе Дагмар еще не представляла ясно, что значит оставить Таллин. Она стояла у поручней и всматривалась в берег, перед глазами мерцал лишь силуэт города, которым она еще школьницей любовалась со стороны Меривялья. Все говорили, что с моря Таллин - один из красивейших городов на свете, и она хотела ощутить его красоту. Возвращаясь однажды на пароходе из Финляндии, она увидела Таллин издали, и он показался ей еще прекрасней, во всяком случае куда красивее Хельсинки, где было тоже много великолепных зданий, но который с моря выглядел каким-то плоским и менее впечатляющим. И хотя сейчас перед глазами было все знакомое и родное, она не понимала всего значения происходящего. Не замечала и того, что орудия обстреливали с берега крейсер "Киров", об этом говорили все на борту, в том числе и Яннус. Когда же дым стал все больше заволакивать город, Дагмар встревожилась, сжалось сердце: ей показалось, что в огне и дыму мечется Бенно и гибнет вместе с городом. Она требовала, чтобы Яннус отправил ее назад, ему с трудом удалось успокоить ее. Позднее, когда ледокол "Су-ур Тылль" снялся с якоря, Дагмар впала в какое-то безразличие. Только с палубы не уходила, хотя Яннус и уговаривал ее спуститься вниз. Ночью, когда караван судов остановился среди минного поля, Дагмар была одной из немногих, кто даже понятия не имел о степени подстерегавшей их опасности. Ни на минуту не сомкнула она глаз, стояла у поручней и впивалась в темноту. Яннус не отходил от -нее, он сердился, что Дагмар упрямо не хочет спуститься вниз и отдохнуть. А она не понимала, зачем это нужно, в душе ее было такое отчаяние, что все потеряло значение.