— А тебе что за дело? Сам же говоришь, тебе без меня только лучше.

Тут он еще посмурнел.

— Мы уже три года вместе. Всякое бывало. Но теперь может выйти совсем круто. Мне страшно, парень. Страшно, что ты не вернешься, а я голоден. И еще придется искать какого-нибудь козла, чтобы меня взял. Сам знаешь — большинство парней теперь в кодлах. А я — низший мутт. И уже не так молод. Да еще и ранен.

Конечно, я все понимал. Клык говорил дело. Но в голове у меня сидело одно — как меня кинула эта сука Стелла-Джейн. А перед глазами стояли ее мягкие сиськи и как она мурлыкала, когда я ей втыкал. Короче, помотал я головой и решил, что пойду. Хоть тресни.

— Пойми, Клык, я должен. Должен.

Он глубоко вздохнул и совсем повесил нос. Понял, что уже бесполезно.

— Ты, Вик, даже не понимаешь, что она с тобой сделала.

Я встал.

— Я попробую поскорее. Будешь ждать?..

Клык долго молчал. Наконец ответил:

— Какое-то время подожду. Может, здесь. Может, нет.

Я понял. Потом встал и принялся со всех сторон осматривать колонну из черного металла. Наконец нашел там щель и сунул в нее пластинку. Послышалось негромкое гудение, и часть колонны поехала в сторону. А ведь столб казался совсем гладким. Открылся круглый проход — и я туда шагнул. Но напоследок оглянулся на Клыка. Колонна все гудела, а мы смотрели друг другу в глаза. — Пока, Вик.

— Ага. Ты, Клык, береги тут себя.

— Давай скорее.

— Постараюсь.

— Ага. Давай.

Наконец я повернулся и вошел внутрь. Входная дверца, будто глаз, наглухо за мной закрылась.

Вот баран! Я сразу должен был догадаться. Да, верно, бывает иногда, телка поднимается поглядеть, как там наверху и что приключилось с городами. Точно, бывает. И я ей поверил. Поверил, когда она прижималась ко мне в раскалившейся бойлерной и плела, что только хотела посмотреть, как это получается, когда девушка с мужчиной. Что все фильмы, которые она видела в Топеке, сплошная сентиментальная вонь и занудство, а девочки у них в школе только и болтали про мохнатую порнуху. Что у одной ее подруги была брошюрка с комиксами да восемь страничек и она с упоением ее листала… Да, я ей поверил. Очень было похоже на правду. Но когда я нашел ту металлическую пластинку, мне следовало кое-что заподозрить. Слишком уж просто все получалось. Клык пытался мне втолковать. Баран! Самый натуральный!

В ту самую секунду, когда глаз за мной закрылся, гудение резко усилилось, а по стенам замерцал холодный свет. Вернее, по стене. В этой круглой дуре она была одна. Значит, стена запульсировала светом, гудение все нарастало-а потом пол, где я стоял, разъехался точно так же, как проход в колонну. Но я висел там, как мышь из комикса, и, пока не глядел вниз, вроде не падал.

Наконец начал опускаться. Провалился сквозь пол, который тут же сомкнулся у меня над головой, — и полетел по трубке, скорость особо не набирая. Тогда-то и понял, что такое спускач.

Я падал все ниже и ниже и время от времени видел на стене всякие надписи вроде “УРОВ.10”, или “СЕКТ. ОЧИСТ.55”, или “НАС. СТАНЦ.6”. Пол у меня под ногами разделялся снова и снова. Падал я долго.

Но вот, кажись, провалился на самое дно. На стене там значилось: “ТОПЕКА-СИТИ. МАКС. НАС. 22-860”. Приземлился я мягко — даже колени особо подгибать не пришлось.

Я снова воспользовался металлической карточкой — и дырка на этот раз развернулась куда побольше, чем на входе. Впервые в жизни я увидел низуху.

Вот она простиралась передо мной — миль двадцать до тускло поблескивающего железного горизонта. Стена у меня за спиной шла вверх, а потом все загибалась и загибалась — получался полукруг. Я стоял на дне настоящей консервной банки миль двадцати в диаметре и метров трехсот в высоту. И в этой самой консервной банке какие-то козлы построили городок, который будто сошел с фотки в одной из тех заплесневелых книг, что я как-то видел в библиотеке. Ну точь-в-точь такой же. Аккуратненькие домики, извилистые улочки, ухоженные лужайки, деловая часть — короче, все, что должно быть в этой самой Топеке.

Кроме солнца. Кроме птиц. Кроме облаков. Кроме дождя. Кроме снега. Кроме холода. Кроме ветра. Кроме муравьев. Кроме грязи. Кроме гор. Кроме океанов. Кроме широких пашен. Кроме звезд. Кроме луны. Кроме лесов. Кроме диких зверей. Кроме…

Кроме свободы.

Они тут законсервировались. Как дохлые рыбы. Сами упаковали себя в консервную банку.

В горле у меня сжалось. Выбраться бы! Скорее выбраться! Наружу! Тут я весь затрясся. На лбу выступил холодный пот. Надо выбраться! Выбраться отсюда!

Но только я развернулся к спускачу, как меня сцапали. Сучья Стелла-Джейн! Как же я не догадался?

Хреновина была зеленая, невысокая. Вроде гроба. Вместо рычагов от нее тянулись кабели с рукавицами на концах. Снизу крутились гусеницы. Она-то меня и свинтила.

А потом закинула на свою плоскую крышку. Рукавицами прихватила так, что даже не рыпнуться. Я все пытался лягнуть большой стеклянный глаз, торчавший у гроба спереди. Да ни хрена не вышло. Глаз не разбился. В вышину гроб был всего метр с небольшим — я почти доставал кедами до земли. Наконец долбаная машина покатила меня в сторону Топеки.

Повсюду были люди. Сидели на качалках перед своими верандами, болтались по лужайкам, околачивались у бензоколонки, совали монетки в автоматы со жвачкой, проводили по центру дороги белую полосу, продавали на углу газеты, слушали у эстрады в сквере духовой оркестр, играли в классики и догонялки, драили пожарную машину, сидели на скамейках за чтивом, мыли окна, стригли кусты, сбивали дамам шляпки, собирали пустые молочные бутылки в проволочную тару, чистили коней, кидали палки псам, ныряли в общественный плавательный бассейн, писали мелками цены на бакалейных прилавках, фланировали под руку с девушками… А главное — дружно глазели, как я еду мимо в объятиях железной хреновины.

Я вспомнил, что мне говорил Клык перед тем, как я влез в проклятый спускач: “У них там все схвачено, все друг друга знают. А с такими, как ты, у них круто. Шараги достаточно часто туда закатывались: громили их дома, насиловали баб и тащили все, что не приколочено. Теперь у них там оборона. Тебя, парень, мигом угрохают!”