- Нет-нет, спасибо огромное... Скажите, а как у вас.. ну, обстановка в училище?

- Извините, молодой человек, но... хреновая. Это я вам говорю, потому что чувствую, вы у нас учились. Как ваша фамилия?

- Майгатов... Старший лейтенант Майгатов. Девяностый год выпуска.

- Май... А, вспомнил: с усами, казак. Точно?

- Да. Вы мне еще двойку влепили по отравляющим веществам. Зарин, зоман, иприт...

- Это не помню... Желаю удачи, молодой человек...

Поблагодарив, Майгатов опустил трубку, от которой уже болело ухо, и оглядел будку дежурного по дивизиону. Три ее стены были застеклены, четвертая увешана картами и графиками. В углу стоял полусонный лейтенант-дежурный и смотрел сквозь Майгатова. Меньше всего в жизни ему, судя по виду, хотелось дежурить, но что он мог поделать, если дежурить все равно кому-то надо.

Сквозь стекла будки просматривался весь причал. На нем - где лагом, то есть бортом, где кормой - стояли "Альбатросы", дальше - тральщики со своими уродливо торчащими балками, еще какая-то мелюзга. На исчерченном полосками бурунов море покачивался одинокий "Альбатрос", корабль противодиверсионного дозора. Он стоял в одиннадцати кабельтовых от берега, в той точке, где не один месяц в свое время отдежурил "Альбатрос" Майгатова. Тысячи раз в этом почти бесцельном стоянии моряки проклинали судьбу, разглядывая город в бинокли, были среди этих проклятий и несколько майгатовских, но теперь, когда службу несли другие, а их полуживому кораблю, скорее всего, суждено было умереть у заводской стенки, что-то защемило в душе. Это не было обычное и довольно странное чувство благодарности к местам, где он страдал, чувство, вызванное ощущением навеки потерянной части жизни. В этом ощущении самым горьким была потеря цели. В училище каждый год он стремился сдать экзамены и перейти на следующий курс, на "Альбатросе", когда он еще плавал, ждал повышения в должности, нового звания. Дождался, получил - и уперся лбом в стену. Ничего светлого впереди уже не маячило. Из десяти кораблей дивизиона на ходу - двое. Так и стоят на смену в точке. Офицеры увольняются под любым предлогом. А стоило заикнуться ему - и Бурыга объявил Майгатова врагом номер один. Гороскопы у них, что ли, не сходятся?..

Тестостерон и эстрадиол... Мужчина и женщина... Адам и Ева...

Что имел в виду Силин? Надо же, настолько пьян был, а проснулся раньше Майгатова и ушел на берег, в город. В прежние времена за такое поведение выгнали бы с флота за двадцать четыре часа, а теперь нянчатся. Как же: человеку до пенсии меньше года! "Да что это я? - попытался успокоить себя Майгатов. - Пусть и вправду дослужит. Все-таки девятнадцать лет жизни на кораблях - не сахар".

Мужчина и женщина. "Шерше ля фам". Предположим, что женщина - это Татьяна. А кто - мужчина?..

И тут Майгатова развернуло на стуле.

- Ну ты представляешь?! - бросил он в лицо лейтенанту.

- Что: комбриг? - встрепенулся тот, оправляя снаряжение с провисшим на ремне пистолетом и пытаясь придать бодрое выражение лицу, но ни первое, ни второе у него толком так и не получилось. - Х-где?

- Да сядь ты! Нету никакого комбрига! Ты представляешь: она же до этого на бербазе служила!..

- Бербазе?

Ну ничего не прорывалось сквозь дрему в коротко стриженную, дыней, голову лейтенанта.

- Ладно, - отмахнулся от него.

Лейтенант и не должен был узнать то, что только что понял Майгатов. Тот, кто вскрывал секретку, должен был сделать слепок с ключей, а незаметнее всего это удастся человеку, который вхож в секретку, как в дом родной. Татьяна его не выдаст из страха потерять жениха. Чертежники могут его знать, а могут и не знать. А вот то, что эта любовь старая, не одного года, а тянется еще с бербазы - вот что скрывалось в химической иносказательности Силина.

Он пошел на бербазу. А дежурный, обрадовавшись этому уходу, сел на единственный стул, который занимал Майгатов, и тут же мгновеннно, за секунду глубоко-глубоко заснул...

- Мичманам и сверхсрочникам прибыть в каюту помощника командира! вяло промямлил в динамики трансляции дежурный по кораблю.

Традиционно выждал пяток минут, просигналил коротким звонком, вновь призывая всех на "Альбатросе" к вниманию, и еще более вяло повторил команду.

Майгатов прослушал его и подумал, что, наверное, в любом дежурстве есть нечто такое, что сразу, с первой минуты, делает человека усталым и бесчувственным, будто какой вирус живет в дежурках.

Если быть точным, то и объявивший команду молоденький мичман с заостренным, пацанячьим личиком, обязан явиться в каюту. Но Майгатов разрешил ему не приходить. Он здесь не требовался. Похититель был среди остальных шести.

Первым пришлепал фельдшер-санинструктор с испуганным лицом. Он не первый год служил на флоте и твердо знал, что любой вызов - этот или раздолбон, или новое неинтересное поручение. После него появились мичманы-ветераны. Связист, как самый старший из всех, сел на единственный стул в каюте и смотрел на Майгатова так, будто это он его вызвал, а не наоборот. Артиллерист пристроился у рукомойника и влюбленно рассматривал свои седины в зеркале. Старший мичман Жбанский вошел чуть ли не строевым, что, впрочем, делал всегда, но уже через минуту, чувствуя, что до начала совещания еще можно расслабиться, завязал с артиллеристом совершенно глупый разговор о погоде, будто и без разговора не ясно было, что в район Севастополя надвигается шторм. Впрочем, ему, как боцману, это было важно: мало ли, могли и швартовые не выдержать нагрузки. Последними пришли два мазаных-перемазаных мичмана-механика. Грязь, масла и солидол, густо лежавшие на их узких, длинных лицах, делали их близнецами, хотя фамилии у них, естественно, были разными.

- Начнем совещание, - прервал все шевеления, разговоры и покашливания Майгатов.

В наступившей тишине стало слышно, как мерно поскрипывает на волне старичок-"Альбатрос". Покачивало ощутимо, но не до мути, и в этом было что-то снотворное, убаюкивающее, так подходящее к тому тону, в котором он хотел провести совещание.

- Вопрос всего один. Но вопрос серьезный. Долго я вас задерживать не буду. Главное, чего я хочу добиться, это сочувствие. То, что сделал один из вас, уже принесло немало бед. Одному матросу это грозит дисбатом, другой... это уже офицер... может не уйти на повышение, третий... В общем, перечислять можно долго.

Мичманы настороженно молчали.

- Прошлой ночью один из вас украл важную вещь. Впрочем, меры, которые я предпринял, сделал эту вещь для заказчика преступления совершенно бесполезной. Понимаете? - спросил он почему-то у одного фельдшера, и тот спиной еще ниже сполз по переборке, чтобы казаться ниже и меньше. - Мне не очень хочется, чтобы весь корабль, вся бригада, весь флот узнали имя грабителя. Очень не хочется. Я знаю, что украденную вещь он еще не вынес с корабля. Поэтому я прошу в течении часа положить ее где-нибудь на видном месте: в кают-компании, в ходовой рубке, хоть на палубу в офицерском коридоре. Где угодно, но положить. Я обещаю, что при любом исходе дела наше ограбление не станет достоянием гласности. Что же касается другого, предыдущего ограбления...

- Что: еще одно? - недовольно пробурчал связист и начальственно насупил брови.

- Да, еще одно, - раздраженно ответил Майгатов. Он страшно не хотел называть слов "секретка", "вахтенный журнал", "радиоприемник", понимая, что грабителю и без них все ясно, а остальные, чтобы, прослушав его, так бы и не поняли, о чем же речь. - Его совершил тот же человек. Из двух пропавших вещей одну нашли. Вторую... Вторую он должен вернуть сам. Вернуть так, чтобы это было и незаметно, и чтобы отвести угрозу от других, над которыми она сейчас нависла. Вопросы есть?

- Да какие тут могут быть вопросы?! - ответил за всех говорун Жбанский.- Если он среди нас, он все понял...

- Ошибки быть не может? - прохрипел от умывальника седой артиллерист.

- Нет! - резко встал Майгатов и, вспомнив почему-то оценочный метод Силина, отрубил: - На сто один процент точно!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: